( Я СНОВА ИЩУ тебя )
в   л и ц а х   п р о х о ж и х   ч у ж и х

«Моя дорогая Корделия, спешу сообщить, что я смертельно обижен...»

«Лео совсем обнаглел. У него появилась дурная привычка сбегать вниз. Ты ведь понимаешь, что находится внизу. Однажды он притащил кусок колбасы, матушка всерьёз запаниковала. Растолстел, теперь похож на тыкву. Джинни предрекает маме остановку сердца, если ненароком она обнаружит мёртвую мышь. Я же думаю, что он слишком ленив для охоты. Конечно, он всё ещё мой любимый кот. Устраивается на коленях, когда перед сном читаю книгу. А ещё, он всегда напоминает о тебе. Я очень скучаю». 

«Я бы очень хотел получить твоё письмо. Наверное, дело в том, что письма непросто доставлять на острова. Как и в обратном направлении. Я готов ждать, сколько потребуется, лишь бы получить хотя бы записку от тебя! Здесь бывает одиноко. Без тебя, без братьев, даже без сестёр, потому что у них множество увлекательных занятий для леди. Впрочем, меня не оставляют в покое и уже никогда не оставят».

«Одна из моих обязанностей — выдать сестру замуж. Мы устраиваем и посещаем балы — это утомительно. Ни одного достойного жениха я пока что не встретил. Мне бы не хотелось оказаться в браке с каким-нибудь надутым лордом Дюком. Да и с другими тоже! Я всего лишь стараюсь хорошо выполнять свой долг перед семьёй, ведь потом . . . всю жизнь мучиться. Как же тебя не хватает. Ты смогла бы дать точное описание каждому кавалеру, который приглашал Одетт на танец».

«Сколько писем я отправил? Сбился со счёту. Но получил ни одного. Всё ли у тебя хорошо? Как ты себя чувствуешь? Могу ли я помочь? Только скажи, отправлю какие-угодно лекарства. На днях захворал Артур и ему пришлось их принимать. Может быть, ты долго болеешь, потому что отказываешься? Я знаю, они горькие, противные. Артур выглядит до того несчастно, что моё сердце рвётся. Представляю такой же несчастной тебя. Всё бы отдал, лишь бы свидеться».

«Пожалуй, уже не надеюсь получить твоё письмо. Пишу будто в дневник. Надеюсь, в глубине души, что ты их получаешь, читаешь, не забываешь меня. Этого будет достаточно. Но времени на то, чтобы рассказывать истории, всё меньше. Мне кажется... нет, я уверен, что, потеряв тебя, потерял и себя самого. Если помнишь, ты всё ещё моя невеста. Тебе придётся поправиться, чтобы стать моей женой».

Письма пестрили мольбами об ответе, словами про обиду. Письма писались ежедневно, отправлялись еженедельно, разве что доставлялись ежемесячно и быть может, иногда терялись в пути. Ответа не было. Последнее письмо он писал, проникнувшись грустью, разочарованием и ещё более жгучей обидой от безысходности. От безумной затеи плыть на острова отговаривала только матушка и дела, какими обязан заниматься император, по совместительству глава (многодетной) семьи. Непременно, его появление в столь неспокойных местах могло и чудовище пробудить, и бурю спящую со дна поднять. Ответа всё не было. Саша решил, что пора бы прекратить изводить её своими историями глупыми. Пора бы отступить. 

Но на глубине души дремала убеждённость в том, что Дэя вернётся. 

И только данная убеждённость позволяла ему бороться за самого себя. 
[indent]
* * *

— Нет! — громко и неожиданно категорично.  — Нет, — точно эхо вторит, разве что звучит более осмысленно, после того как взгляд оценил вид перед собой, заключённый в золоченную раму. Он упрямо сжимает губы и качает головой, поворачиваясь к портрету, стоящему на мольберте, спиной. Невозможно представить, чтобы он ещё и рассматривал в деталях эти художественные недоразумения. Глупая традиция — устраивать такого рода смотрины, словно портрет позволяет узнать человека и уж тем более, его полюбить. Конечно, ни о какой любви не идётся. Браки ради выгоды выдумали не романтики, а тем, кому предстоит жениться по возрасту и положению, приходится страдать. Он, впрочем, заводя руки за спину и вздёргивая подбородок, норовит не подавать страдальческого вида. Матушка тяжело вздыхает, — ещё немного и головные боли вернутся. Ей бы позаботиться о себе, а этот высокий мальчишка (которому не отвесишь подзатыльника) совершенно не готов. Господь на неё гневается, не иначе: сколько пережито бед, рождено детей и вот, воспитывать заново; разве что воспитанию может не поддаться и это пугает.   

— Я не буду. Отказываюсь. У меня уже есть невеста, — впервые он заявляет об этом столь уверенно, что она чувствует необходимость волноваться. Подходит ближе, совсем бесшумно, поднимает голову чтобы посмотреть своим пронзительным взглядом в лицо. Надо же было ему уродиться в отца и оказаться ростом почти в семь футов. Саша упорно старается не смотреть вниз, чтобы не сломаться, не начать невнятно бормотать оправдания, словно сделал какую-то пакость и долго об этом не рассказывал. 

— Наша семья имеет крайне неприятный опыт, мой дорогой. А потому, я обязана одобрять эту девушку, чтобы она находилась в статусе «твоя невеста», — невозмутимо произносит матушка, однако же делает особое ударение на последних словах. 

— Её зовут Корделия, и ты ничего с этим не сделаешь, — наконец-то Саша опускает взгляд, встречаясь с материнским взглядом; но на сей раз уступать или проигрывать битву не намерен. Она откликается сдержанно, только он замечает мелькнувшую тень недовольства и даже какого-то недоумения. Разумеется, Корделия не особо похожа с этими «портретами» и разумеется, найдётся множество причин, по которым не будет одобрена. Разве ему не всё равно? 

— Опять за своё. Ей нужно подобрать другую партию. Всё изменилось с того дня, — она срывается на возмущение, вспыхивающее в тёмных глазах. Внешностью он тоже в отца, такой же светловолосый и глаза словно озеро прозрачное, всё в них видно.   

— Нет, она обещана мне. Корделия или никто. Наша семья имеет крайне неприятный опыт, поэтому, советую вам не упрямиться, — он наклоняется и удивительно смело смотрит в глаза, какие нагоняют страху и дрожи на многих людей (от прислуги до уважаемых придворных). 

— Несносный мальчишка. Ты хотя бы знаешь, где она? Что с ней? Какие только слухи не ходят по столице! Если сложить её и твою репутацию, от короны можно отречься сразу же, — и это было последнее обращение к здравому рассудку, какого не наблюдается, по её мнению. Саша стал невыносимо упрямым, только оно совершенно неуместно, когда решается будущее империи (а империя медленно стремится к пропасти); укрепления извне — жалкое зрелище, однако же проверенное годами. Саша снова выпрямляет спину, собираясь вовсе удалиться из этого выставочного зала. 

— Она скоро вернётся, я знаю, — уверенность подкрепляет улыбкой, прежде чем шагнуть в сторону дверей. За спиной остаются портреты, высветленные солнечным светом, падающим из больших окон. Между прочим, свет только выделяет неуклюжие мазки кистью: у кого-то черты лица смазаны, у кого-то глаз поплыл, другая ухмыляется подозрительно; а лицо Корделии перед глазами — тонкие, выверенные линии, завораживающие мистическим светом глаза и очаровательные ямочки в те моменты, когда она улыбается. До своей болезни (точнее: до исчезновения) она улыбалась и хохотала громче всех, кого он знал (так казалось); забыть её невозможно, пусть и не видятся вот уже третий год. Он не знает когда, но знает точно — это случится, она вернётся. 

Она вернётся — превращается в его личную мантру. 

[indent]
* * *

— Возвращается? Как, возвращается? 

Гвендолин никогда не задаёт глупых вопросов и никогда не спрашивает / не повторяет дважды. Сегодня особенный день. Она смотрит на свою статс-даму взглядом, способным отправить на казнь или испепелить вовсе. Не может быть, чтобы этот мальчишка, твердящий о своей невесте, оказался прав. Не может быть. Она начинает расхаживать по комнате в одной ночной сорочке, не успев привести себя в должный порядок, а эта женщина уже успела принести дурные новости. В один миг планы оказываются под серьёзной угрозой. Сегодня прибывает принцесса Хелен — последняя надежда, последняя, кто ещё способен произвести впечатление. А теперь эта чертовка особо низкого роста возвращается. После трёх лет отсутствия, которые отразились на её сыне не самым лучшим образом. Он окончательно обезумел в своём упрямом ожидании. Если бы ей только убедиться в том, что Корделия — партия подходящая, если бы увидеть его влюблённые до безумства глаза. Отчего-то она не замечала той искры, которая могла бы переубедить в миг. Если он влюблённый, то крайне неубедительный. Да и разве любовь нынче спасёт их несчастную страну от всяческих бед? 

— Она не должна! — выкрикивает от хлынувшего отчаяния, оборачиваясь к сочувствующей Виолетте. Никогда ещё Лина не выглядела столь потерянной, точно ребёнок, оказавшийся в безвыходной ситуации. Разве что, когда потеряла супруга. Но в те страшные, чёрные дни на ней вовсе не было лица, а душа умерла. Сейчас её сердце колотится. Она не может проиграть. Знает, что проиграет.  — Три года! Три! Что это? Чудесное излечение? Ты хоть понимаешь, что теперь будет? — накидывается на свою верную соратницу, словно та виновна в возвращении дочери герцога Алендорского. Стыдно должно быть, когда Алендор всегда первым вставал на сторону императорской семьи и поддерживал в самые мрачные времена. 

— Я хотела предложить им союз с Фридрихом. Идеальная партия, не находишь? Знаю, жалко девочку. А что я могу сделать? Мы все в опасности! Наш посол в заточении, завтра грянет война, и мы можем рассчитывать только на собственные силы! 

Виолетта, как положено придворной даме, молчаливо выслушивает Её Величество, однако всем своим видом выражает понимание. 

Конечно же, Корделия была красивой, умной девочкой. Могла составить любому знатному мужчине блестящую партию. Невозможно не отметить множество положительных качеств, каких нынче отыскать среди женского пола весьма непросто. Конечно же, она не заслужила участи столь ужасной, как брак с Фридрихом. Но что может сделать она, вдовствующая императрица, когда на троне ещё ребёнок сидит? Когда империя в опасности. Империя не вечны и вполне способны разрушаться. Эта девчонка вздумала вернуться невовремя. Лина вскрывает письмо чуть руку не поранив, торопясь прочесть о чём же пишет герцогиня. Новости, принесённые Виолеттой, только находят подтверждение из первых уст. Корделия будет присутствовать на маскараде. 

— А знаешь, пусть Александр познакомится с Хелен как следует. Проследи за тем, чтобы они как можно чаще оставались наедине. Про это... — отбрасывает на столешницу трюмо развёрнутое письмо, — ему ни слова, поняла? Ни слова. Он не должен знать о её возвращении. 

— Его Величество разгневается, когда узнает. 

— Переживёт. Неси воду, одеваться пора. Нам сегодня принцессу встречать.

[indent]

и   к а ж е т с я    р а е м    к о г д а    п о в с т р е ч а ю
твой взгляд   с р е д и   п р о ч и х   т а к и х   о д и н о к и х

Пора положить конец этому безобразию, — единственное, что накрепко засело в его голове, когда начался гранд-маскарад. Один из многих, очередной, длящийся до самого утра бал, после которого некоторых знатных особ наверняка будут выносить. Ведь императорские события неизменно грандиозны и роскошны в своём разнообразии. За один вечер можно было бы обеспечить сытный ужин всем бедным жителям столицы. К тому же, на маскарад теряет всякий смысл, когда ты персона, которую «нужно узнавать в любом обличье», как любезно подметил канцлер. Никакой ценности, помимо укрепления императорского имиджа и заявления всему миру о том, что империя процветает, этот маскарад не представляет. 

Несколько дней тому матушкой гостеприимно была принята ещё одна принцесса. Саше пришлось принимать некоторое участие в представлении, где вся семья играет роль таких же гостеприимных, нисколько не уставших от частых визитов, во время которых следует вести себя как подобает статусу и положению. Не приведи Господь, чтобы в соседних королевствах болтали о запрещённых книгах Джинни или сочувственно обсуждали отсутствие супруга Одетт. Они обязаны постоянно улыбаться и Саша т о ж е, пусть ему не особенно хочется. Девицы склонны принимать обыкновенное расположение за влюблённость, обещающую по меньшей мере публичное предложение руки и сердца. Это безобразие следовало также прекращать. 

— Ваше Величество.

Голос останавливает, заставляет обернуться. Верно, никакие маски не скроют иных ярко выраженных черт. Маскарады сущая глупость, будто выходцы из этого общества не носят масок ежедневно. Впрочем, он быстро узнаёт их гостью. Взгляд у неё острый, вонзается в самую душу, и голос томный, красивый — не даром на своей родине славится певчей пташкой. Она делает реверанс, утопая в обилии сверкающей ткани платья. 

— Простите, если отвлекаю вас от важного дела. 

А она отвлекала, ведь Саша вознамерился именно сегодня (душой чувствовал, не иначе) навести некоторый порядок в своей жизни, скорее похожей то ли на этот маскарад, то ли на выступление циркачей и клоунов. Он конечно же, выдыхает и расслабляет плечи, собираясь терпеливо выслушать Хелен; ведь она женщина и более того, женщина с претензиями на кольцо. Одно ему стало совершенно ясно: она никогда не станет распускать слухи и разводить пустые разговоры. У неё принципов больше, чем у него. Она никогда не улыбается, не горит демонстративным желанием покорить всю императорскую семью, чтобы стать её частью. Быть может, не случись в его жизни того майского дня, не случись Корделии, женился бы. 

— Смею надеяться, вы не сделаете сегодня того, что так жаждут все увидеть. Вам же, прекрасно это удавалось. 

Хелен снова делает реверанс и распустив пышный веер, бесшумно отступает. Саша понимает, а втайне от самого себя задумывается над тем, чтобы оправдать всеобщие ожидания. Но прежде следует найти другую. Сколько же их у него теперь? 

Вильгельмина умеет появляться там, где нужно и каким-то образом в подходящее время. Саша больше похож на жертву, которую то и дело хищники высматривают. Не очень-то прельщает честь быть жертвой среди дамского общества. Она возникает точно из пустоты, едва дотягиваясь обхватывает руками его шею, да настолько крепко что можно счесть за попытку убийства. Они оказываются вдалеке от веселящейся толпы, и главное, от всевидящей матери, какую определённо не устроит э т а партия. Его она устраивает не больше. 

— Я вас всюду искала, — страстно шепчет она на совсем маленьком расстоянии между лицами, что совершенно сбивает с толку и здравой мысли. 

— Какое удачное совпадение, я тоже вас искал. Послушайте... — он делает попытку освободить шею от крепкой хватки, но графиня упрямо мотает головой и заставляет наклониться ещё ближе. 

— Нет, давайте не будем тратить наше драгоценное время на эти разговоры. Мы так редко видимся. Я скучала, Ваше Величество. 

И на последней фразе она делает то, что в общем-то запрещено: целует. В первую секунду хочется оттолкнуть; во вторую руки безвольно обхватывают её талию, потому что от неожиданности и какой-то бестолковой потерянности Саша умудрился покачнуться как на ветру. Обнимать её вовсе не хотелось. Разумеется, он слишком воспитан для того, чтобы отталкивать девушку и вовсе применять какую-либо силу. А поцелуй постепенно становится чем-то приятным, против его же воли размаривает, усыпляет всякую бдительность. Отчего же ему нельзя? Одна невеста исчезла в туманах, другая — холодная, равнодушная и стремится вернуться в родные земли. Он должен ей отказать, ведь её отказ никто не примет, особенно те самые родные земли. Иногда Саше чертовски обидно, но зачастую полагает, что никакой брак ему не нужен, по меньшей мере из любви. Ему нужен наследник и супруга, которая сможет заботиться о репутации семьи. 

Этот гром среди неба как гнев богов. 

Потому что грешить помазаннику божьему не пристало. 

Вильгельмина отстраняется, но продолжает удерживать за шею, словно бы показывая, что т р о ф е й всё ещё принадлежит ей. Замечая этот остервенелый взгляд, Саша понимает, что их з а с т у к а л и, но не решается повернуть голову; делает это медленно, соображая каким образом выкрутиться. В конце концов, он делает что пожелает. Даже если перед ними сейчас стоит сама матушка. 

Хуже. Всё куда х у ж е. 

Он присматривается (мгновенья назад весь мир расплывался), видит невысокую, совсем невысокую фигуру в чёрном платье. Если Господь разгневался, то конечно же, должен был прислать какого-нибудь чёрного вестника на чёрном коне. Прислал. Сердце пропускает удар, и он падает в бесконечную пропасть. Невозможно не узнать её голос, уж тем более — её глаза, пылающий голубым пламенем. До чего же нелепо. Наверняка супруги смотрят друг на друга т а к, когда один замечен за изменой. В миг охватывает гадкое чувство, точно искупался в грязи. Изменил своей ещё не _ супруге. Вместо тысячи вопросов (где ты была? почему молчала? почему не писала? откуда ты здесь?) в голове бьётся одна-единственная мысль (утверждение) — измена, измена, измена. Это измена! 

Когда Дэя у б е г а е т, Саша как никогда ясно понимает, что не останется здесь. Теперь удивительно решительно избавляется от чужих рук, не боясь применить силу. 

— Всё конечно, графиня. Это я и хотел сказать, — сдавленным голосом наконец-то сообщает он, впрочем, позволяя пробиться сквозь холоду, стальным каплям; как иначе разговаривать с женщинами, которые тебя не понимают? 

Саша всегда будет бежать за ней. Этого следовало ожидать, разве что никто не ожидал появления Корделии Дэльарте на сегодняшнем маскараде. Её появления в общем-то не ожидали. Матушка была уверена в том, что этого не произойдёт. Саша был уверен в обратном и на мгновенье поддался глупой слабости. 

— Дэя! 

Прошло три года. Следует звать её Корделией? Делией, быть может? Впрочем, вырывается из груди родное и привычное — Дэя. Кажется, иначе звать не может. Его звонкий голос разнесётся по коридору, смешается с отдалённым гомоном праздника. Он бегает быстро, может быть благодаря высокому росту. Догоняет и хватает за тонкое запястье, заставляя если не обернуться, то остановиться. Несколько мгновений смотрит в её глаза, пытаясь поверить в реальность случившегося. Иногда ему снилось, как возвращается она, прежняя, сияющая и любящая жизнь. Но в действительности она теряется в сплошном мраке маскарадного костюма. Она будто бы изменилась, только описать эти изменения Саша не сможет. Не с первого раза / взгляда. Резко разжимает пальцы, делает шаг назад. 

— Нет... почему ты так смотришь? 

Пожалуй, обида превозносится над радостью. 

Может быть, не она вовсе т а к смотрит, а он видит в её глазах то, что чувствует и в чём себя начинает корить. Довольно быстро это понимает, но погасить вспыхнувшее пламя так же быстро не может. 

— Это... это совершенно несправедливо, — и почему именно е г о голос начинает дрожать? Наверное, он всегда воображал эту встречу иначе. Она должна быть радостной. Ему нерадостно. Ещё более паршиво оттого, что именно Корделия, именно сейчас оказалась здесь. Её спокойный голос навевает холод. Но, разумеется, лучше бы не стало, устрой она скандал. В этой ситуации она поступила правильно, а Саше обидно. 

Прошло три года. 

— Ты не можешь так смотреть. И обвинять тоже. 

Но единственный, кто здесь тебя обвиняет — ты сам. 

— Ты... ты меня бросила! — прокричать об этом он хотел, быть может, с первого безответного письма. Столь глупо, глупо, самолюбиво, словно застрял в детстве, когда они могли ссориться из-за пустяков и довольно быстро мириться.  — Ты нужна была мне, очень! Я тебе писал. Много писем, целое море. Хотя бы одно должно было дойти. Одно! 

И это безумие превращается в горячий монолог, действо, в котором главный герой выплёскивает жгучую обиду, размахивая руками. Ему, очевидно, плевать на то, что кто-то ещё может забрести сюда охладиться, заняться любовными утехами или попросту услышать его громкий, надрывающийся голос.

— Я так ждал... письма, записки... чего-нибудь. Все тысячу девяносто пять дней я ждал! Хотел ехать на этот остров! Но мне сказали... сказали, слишком опасно, не стоит усложнять. Я был готов рискнуть всем. Но видимо... — он сбивается, наконец замечая просветы здравости, — мне не хватило смелости. В любом случае, ты не ответила, — опускает голову, чтобы спрятать нечто сверкнувшее в глазах. Пора взрослеть. 

Несколько секунд молчит, пламенная буря пронеслась быстро, оказывается не столь глубока его обида, чтобы выпалить что-то ещё. Но сказанного достаточно для скорых сожалений и угрызений совести. Он вдруг слабо улыбается, выпрямляет спину и смотрит на Дэю, стараясь вобрать во взгляд больше невозмутимости и холода, каким веет от неё самой.

— Если вы того не желаете, я не стану принуждать. Все наши договорённости могут быть расторгнуты. Это единственный вывод, который приходит мне на ум. Но всё же, — набирая полные лёгкие воздуха, заодно и мужества набирается, — надеюсь, вы этого не сделаете. 

Саша больше не может оставаться рядом с ней наедине, а потому его очередь сбегать. Совсем неудачное начало и совсем не та долгожданная встреча, какая являлась в его снах. 
[indent]
ч т о б ы    с н о в а    з а ж е ч ь с я    и    п а д а т ь    с г о р а я
к а к    п а д а ю т    з в е з д ы   что мы наблюдали

Когда ты — последний, младший и самый мелкий, иногда запасной (только он совсем не понимает, что э т о значит), появляется множество увлекательных занятий. Разве что, долгие поездки таковыми не являются. Они тряслись в карете через леса, поля, иногда даже горы (в дороге его подташнивало и это весьма неприятно), чтобы в конце концов оказаться в чужом, страшном доме. Ему довелось оставить свои краски, игрушки и Луи, который часто составляет компанию в интересных играх и даже учит фехтованию. Отчего-то Саша редко находит общие интересы с остальными мальчишками; они только и делают, что планируют свои шалости против девочек, или бегают дикой гурьбой, напоминая ему не иначе как пиратов. А ещё он часто болеет. Когда ты болеешь, мама велит лежать в постели, принимать лекарства, поедать много фруктов и малинового джема. Когда спадает отвратительный жар, тебе позволяют сползти на ковёр и заняться чем-то более интересным. Потому Саша редко бывает в гостях, слишком мало у него времени на такие взрослые глупости. Дети обязаны быть как маленькие взрослые и тоже проводить время вместе, разве что не так нудно, но сегодняшняя компания снова оказывается не той, где хотелось бы оказаться. После осмотра сада в полнейшем одиночестве Саша находит себе укромное местечко, откуда всё видно. В компании львов, конечно же не настоящих, ему спокойнее и надёжнее. Они будто, его защищают от всяческих взглядов и мальчишки наконец-то отстали. Особо он не любит кузена Фридриха — тот вечно обзывает малявкой. Саша впрямь малявка, невысокий и какой-то тощий, зато с большой головой (как ему казалось), награждённой пышными кудрями. Ему пока-что неведомо, что назло всем хулиганам и недоброжелателям вымахает выше всех прочих. Пока что, из него впрямь партия не самая блестящая, даже девочки не жалуют вниманием. Около Луи или Каспиана девочек вьётся куда больше.  Он никак не ожидал того, что сама именинница (это отчего-то запомнил) обратит своё внимание на такую неприглядную персону. Значит, не даром кажется, что лев его охраняет. На минутку Саша задумывается, представляя как большой, грозный король зверей бродит в потёмках, ступая мягко-мягко, бесшумно. Конечно же, очень хотелось бы понравиться такому величественному созданию, рядом с которым ничего не страшно. Саша чуть приосанивается, чувствуя некую гордость.  — Мне очень жаль, — говорит точно, как взрослый.  — Знаю, мне тоже не нравится. Это мой противный кузен, — тяжело вздыхает, ощущая великий стыд за своего кузена, который распространяет свою дурную славу повсюду.  Встречаясь с её глазами, Саша даже подумать не успевает, быстро и охотно кивает головой. Ему нравится всё, что любопытно звучит. Нравится разговаривать с этой девочкой, какую, впрочем, зовут Корделией. Мама повторила несколько раз, подчеркнув, что Корделии сегодня исполнилось семь лет и праздник устроен в её честь. Прежде чем отправиться в путь, он хорошенько раздумывал над подарком и решил подарить игрушечную лошадь, выструганную из дерева самим папочкой. У пони словно настоящая золотистая грива и хвост, узорчатая сбруя и даже седло. Почему-то Саша решил, что невозможно не любить лошадей, а тем более, сделанных его папой. Расставаться было немного жаль, тем не менее, хотелось подарить Корделии что-то ценное. Ведь ей наверняка надарят море безделушек, какие дарят его младшей сестре.  А потом случился захватывающий фейерверк. Разумеется, дома устраивают фейерверки не менее красивые и захватывающие, но Саша их безумно любит в любых масштабах. Стоит около мамы, сидящей в кресле и задрав голову, смотрит с чуть раскрытым ртом. В такие моменты менее всего ожидаешь какого-то нападения исподтишка. Впрочем, едва ли это было нападение. Обычная неожиданность, которой никто из них (детей) не придал должного значения. Саша поворачивается, когда слышит уже знакомый голос своей подруги и замечает её протянутую руку. Пальцами в него тыкали не так уж часто. Впрочем, он не обращает на это внимания. Только хлопает невинно глазами, наблюдая за какой-то суетой взрослых.  Находя взглядом Корделию, он очаровательно улыбается, ничего не подозревая. А если бы и понял, что обзавёлся вдруг такой прелестной невестой, непременно обрадовался. Позже мама начнёт интересоваться, нравится ли она ему, и Саша конечно же поспешит ответить, что очень даже нравится. Постепенно он начнёт понимать: они связаны чем-то большим, нежели просто д р у ж б а. Она его невеста, как принцессы бравых рыцарей из любимых сказок. Все сказки заканчиваются свадьбами, значит и в его сказке будет свадьба.  Непременно будет.

— Какой же я дурак, — отставляя бокал шампанского на серебристый поднос, и вызывая вероятно недоумение лакея, Саша чувствует тот самый ожидаемый укол совести — настолько острый, будто его насквозь пронзает офицерская шпага. Окончательно поникнув, отходит в сторону, пропуская озадачившегося беднягу дальше разносить долгожданный напиток. От одного аромата тошно, несмотря на то что ни капли алкоголя не выпил за этот вечер. Конечно же, ему обидно, но разве что стоят все эти обиды многих клятв, которые они друг другу давали; он ведь, всю жизнь прожил с тем, что Дэя станет его женой. Станет, обязательно станет. Стоит радоваться тому, что она вернулась, ведь именно её возвращения он ждал и верил сильнее, чем в Бога. Теперь ищет маленькую чёрную фигуру среди разнообразных пестрящих костюмов. Должен найти. 

Встречается среди толпы и Хелен, которая снова стреляет пронзительным взглядом. Саша отвечает холодным равнодушием, потому что вдруг исполняется уверенности и смелых намерений. Корделия вернулась и ему не нужны никакие принцессы. 

Когда наконец-то находит свою н е в е с т у, замечает Фридриха поблизости и ускоряется, норовя прийти первым. Сейчас объявят танец и ему совсем не хочется наблюдать за тем, как кузен станет распускать руки. А он станет, в чём Саша убеждён. Где-то в стороне стоит Лина, степенно размахивает веером, стараясь не выдавать своего раздражения и полнейшего разочарования. Стоило Корделии появиться, и её сын теряет голову, безнадёжно. 

Саша подходит ближе, впрочем, замедляя шаг, дабы не сложилось впечатление что он бежал. На самом деле, так и было. Вежливо склоняет голову, краем глаза замечает, как Фридрих отступает. Трус. 

— Мисс Дэльарте, позвольте пригласить вас на этот танец, — он протягивает уверенно руку, ведь императором быть порой весьма удобно — слишком мала вероятность отказа. Впрочем, после кошмарного воссоединения она могла бы отказать, в конце концов выкрутиться сказав, что этот танец уже занят. Но люди смотрят, наблюдают, переговариваются, скорее ожидая того, что предложение она примет. На особо внимание общества они оба обречены своими положениями. Корделия вовсе стала самым обсуждаемым объектом на сегодня, и на ближайшее время. 

Ему бы только гадать, почему Делия согласилась. Ему бы радоваться. Саша упрямо сохраняет серьёзно-невозмутимый вид с тенью благородства, держась вытянуто, как полагает. Только пальцы её крепко сжимает. Гости расступаются, освобождая пространство посреди зала. Для некоторых они уже — императорская пара, а иные удивляются, скорее представляя на месте дочери герцога приглашённую принцессу. Оркестр начинает играть музыку, написанную для нынче завоевавшего моду вальса. Ни одна другая пара шевельнуться не посмеет, пока полившаяся музыкальная композиция не увлечёт в плавный, казалось бы, лёгкий танец э т у пару. В танце им приходится приблизиться друг к другу и разумеется, держаться за руки; его рука опускается на её талию, как положено. Лёгкость притворная, потому что никак не легко после всего плыть в танце, находится в столь близком контакте, при этом смотреть в глаза и не путать движения. 

— Я искренне прошу прощения, — однако невозможно переоценить удобную близость для беседы, которую никто не услышит.  — Моё поведение было недостойным. Мне не следовало столь необдуманно давать волю эмоциям, — всё же стараясь не смотреть на неё, он смотрит поверх её головы; беда в том, что весь зал нещадно расплывается, следом кружится голова, потому приходится сосредоточиться на своём партнёре.   

— В конце концов, у вас были уважительные причины и вы, как мне известно, болели. Болеть ужасно, я вам очень сочувствую, — как тот, кто отболел всё своё детство, Саша впрямь сочувствует, нисколько не притворяясь, не желая её задеть или пошутить.  — Просто, мне было очень грустно без вас. Это естественно, когда теряешь кого-то близкого. Надеюсь, я вас не потерял, — смотрит теперь внимательно, пытаясь убедиться в том, что действительно не потерял. Она жива, она здесь и даже танцует с ним, значит — не потерял так, как своего отца и старшего брата. 

— Мне... — запинается на мгновенье, невольно наклоняясь, — очень приятно видеть вас. 

Когда танец завершается, раздаются аплодисменты — это ведь, был не обыкновенный танец. Саша не отпускает её руку, ещё крепче сжимает и ведёт за собой, останавливаясь посреди огромного зала со множеством хрустальных и золотых люстр, набитых свечами. Прятаться не имеет смысла, когда все давно разгадали их под масками. Он вовсе от маски избавляется. Если император становится в центре зала, значит, собирается нечто объявить. Общество только от любопытства сгорает. Дамы усерднее размахивают веерами, а господа внимательно слушают. Гвендолин де Винтер, понимая, что её планы бесповоротно разрушены, вовсе складывает веер, упрямо поджимает губы; повлиять на сына она не в состоянии, но и быстро смиряться с этим не собирается. Они все — те ещё упрямцы в семье. Саша осматривает окруживших их людей, не торопясь, улыбается одними уголками губ, внутри совершенно довольный своим намерением. 

— Дамы и господа, я прекрасно осведомлён о том, что разговоры о моей женитьбе в последнее время стали очень популярными. Вся империя замерла в ожидании, — улыбается чуть шире, едва сдерживая ухмылку, — да и я сам ждал хорошего момента, чтобы объявить об этом. Сегодня я хочу представить вам мою невесту. 

Он решает не ждать, забрать слова обратно и лишить Корделию какого-либо выбора. Если это трёхлетнее исчезновение ничего не значит, следовательно она остаётся его невестой. Ничего не изменилось, правда же? Взглянет мимолётом на неё, прежде чем объявить самое важное:

— Леди Корделия Дэльарте, дочь герцога Алендорского.

И никогда, никогда в жизни он не ощущал себя более уверенно, чем сейчас. 

Зал мгновенно отзывается аплодисментами, перешёптываниями, какими-то удивлёнными звуками. Многие ожидали услышать другое имя. Хелен впервые улыбается красивой улыбкой победителя, её нисколько не смущает то, что по мнению половины общества, должна стоять возле него. Где-то негодует графиня Д’аркмонт и кузен Фридрих — их посягательства становится едва ли возможными. Саша светится довольством, потому что теперь ни один поклонник или потенциальный жених не осмелится подойти к н е й. Это его персональная печать, какой пренебрегать осмелятся разве что бессмертные. 

Теперь её возвращение выглядит правильно. 

[indent]
* * *

На следующий день праздник закончился. Ранним утром грянул ливень. Остатки ночного мрака начинают рассеиваться лишь сейчас, в начале десятого часа. Небо — сплошное серое полотно, затянуло всю столицу. Каменные улицы и дома пуще прежнего помрачнели. Порывы ветра, кажется, дотягиваются от самого моря, принося колючий, пронзающий холод. Местами образовались грязные лужи из растаявшего снега и дождевой воды; а казалось, после вчерашнего снегопада наступит зимняя сказка. Погода в здешних местах непредсказуема. Он сидит напротив своего помощника, личного секретаря (и ещё множество неофициальных должностей), тоскливо смотрит в окно, легко поддаваясь каждому покачиванию кареты. Всю дорогу погода внутри такая же, какая царит снаружи, — мрачная и отстранённая от жизни. Никто слова не вымолвил. По всем правилам о визите было сообщено, пусть теперь, как ему казалось, на правах жениха (окончательного) он мог являться когда пожелает. Дурацкие правила следует соблюдать. Никаких приятных (или не очень) сюрпризов. «Подождёшь меня в карете», — то ли приказ, то ли бесцветная просьба, всё же отдающая приказной интонацией. Остаётся надеяться лишь, что наедине остаться удастся. Это был не их собственный дом, потому бог знает, какой приём вздумается им устроить. 

Благо, никакого второго маскарада не случилось. Саша выразил довольно ясное желание остаться наедине с Корделией. Его проводят в гостиную и вдруг, весьма зловеще за его спиной закрывается дверь. После вчерашнего он должен чувствовать себя иначе, не так ли? Дело в том, что задумал не самый приятный разговор. 

Он подходит к ней, наклоняет голову и целует тыльную сторону ладони — так делают все воспитанные мужчины, не важно какого положения. Отступает назад, отчего-то уверенный в том, что Корделия какой-либо близости не жаждет. Теперь следует начать разговор. 

— Погода сегодня отвратительная, — кинув взгляд в окно, более лучшего начала не находит; им бы вернуть подростковую лёгкость, когда могли пренебрегать правилами, этикетом, абсолютно всем, что создавало неудобства. Но она — больше не девочка-подросток. Он больше не запасной мальчик. Они будто не друзья.  — Что же, я надеюсь, вы успели отдохнуть после вчерашнего мероприятия, — блуждает взгляд по гостиной, а он сам удачно забывает о том, что можно сесть в кресло или на софу. Стоять удобнее.  После вчерашнего для него стало делом чести явиться сюда. 

Вероятно, честь не позволяет обращаться к ней на «ты». 

Саша не может переступить черту ещё раз. 

— Я бы хотел... поговорить о том, что вы видели прошлым вечером, — наконец-то озвучивает истинную причину, при этом собственный голос начинает предательски хрипеть. Всё существо сопротивляется и только разум остаётся здравым, чистым, холодным. Нет, он не станет садиться, скорее начнёт ходить по гостиной и действовать ей на нервы. 

— Вы видели меня в обществе некой дамы. Да, скажу честно, у меня была... небольшая интрижка. Совсем небольшая. В этот вечер я собирался разорвать все связи с ней, — он не смотрит, не смеет смотреть даже в её сторону. Признаваться в этом отвратительно. 

Саша тогда тихо хихикал, наблюдая за тем, как летят жёлуди на головы чудаковатых взрослых. И впрямь, разве не ужасно, изменять тому, перед тем клялся в верности? Для чего тогда это делать? Оставайся свободным и живи! Рассуждать будучи подростком, пожалуй, легко. Он во всём охотно соглашался, уверял в том, что её родители наверняка другие. Не изменяют. Дэя права, женится в таком случае не следует. Саша бы сам никогда не женился на той, кого не захочется целовать. Ведь потому люди изменяют? Им не хочется?  — Конечно же не станем, — уверяет её, впрочем, не представляя даже, что однажды им придётся ц е л о в а т ь с я.  — Ты уверена, Дэя? У тебя красивый нос. Но если настаиваешь, давай поклянёмся, — и они сцепляют мизинцы, Саша тихо хихикает, определённо не планируя предавать свою . . . невесту?

Это была страшная клятва на мизинцах. 

Его нос остался целым. 

Почему-то.

Если кто-то спросит, каковы ощущения, когда нарушаешь клятву, то Саша скажет — невыносимые. Щёки пылают, сердце колотится, воздуха не хватает — точно заболел, тело горит как во время лихорадки. Хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не распространять эту заразу. Может быть, взрослый человек не должен чувствовать т а к о е, но Саша всегда отличался. У него собственное мировоззрение, какое понимают немногие, или вовсе никто. А самое паршиво: выглядит жалко, будто оправдывает свою слабость. 

— Уверяю, больше нас ничего не связывает. И не будет. Это то, что я хотел сказать. Точнее, объясниться. Я бы никогда... не отказался от намерения жениться на вас. 

Но всё было куда сложнее.

[indent] нет
[indent]  [indent] пути
[indent]  [indent]  [indent] обратно
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] (   г д е   м ы   б у д е м   з а в т р а   ?   )
[indent]
позже гриша непременно подметит, что был совершенно прав. он всегда п р а в. саша всегда упрям и предпочитает действовать сгоряча, расхлёбывать вытекающие последствия на ходу, не останавливаясь. в этот солнечный, зимний, не сулящий совершенно ничего дурного, философские теории, выдвигаемые их младшим братом, только подтвердились. 

ежели пользоваться серьёзными соображениями по поводу сопровождения и охраны, то двое — это чертовски недостаточно; как минимум четверо, а быть может, и шестеро — тогда хорошо; но никто из них не задумывался над серьёзными препятствиями на пути. словом, недооценивали важность гостей, трясущихся в карете. гриша был отправлен в начало череды, а саша удачно замыкал небольшую процессию, словно бы позади опасностей может случиться больше. они продолжают мчать вперёд на скоростях, которые диктует погода и снежные покровы, иногда бугристые, иногда чуть ли не сугробы. иногда дорога, вероятно пользуемая путешественниками чаще всего, вполне сносна. со случайных еловых веток осыпается точно пылью волшебной снег, шелестящий, сияющий в солнечном свете. глаза прищурить хочется от его ослепительности. порою вовсе кажется, что солнце греет. саша совсем оседает в седле, размаривает, и верно говорят, бдительность легко потерять. это на войне орудия громыхают нескончаемо, и то — свыкаешься; а здесь лес белоснежный чудится до того безобидным, что не улавливает ни ухом, ни взглядом подозрительных движений, шумов. а ведь, стоило слушать гришу. 

это случается внезапно, дальше — инстинкты и маломальский опыт, добытый из недолгой, но бравой службы. известно то, что саша забывается стоит ему только обнажить шпагу или саблю — значения не имеет. лесную тишину разрывает дикое лошадиное ржание, длинные ноги подкашиваются и лошадь (спотыкаясь о верёвку натянутую меж деревьями) вместе с наездником совершает лихой кульбит вперёд. только ловкость, гибкость и конечно же, львиная доля удачи спасает от переломанной шеи. саша невольно хватается за рукоять револьвера и отстреливается в обе стороны, не прогадывая впрочем. 

— гриша! — спрыгивает неуклюже с лошади, едва удерживая равновесие на снегу. гриша вроде бы ж и в, норовит подняться и хорошенько встряхивает головой, дабы прийти поскорее в чувство.  — чёрт побери, здесь у них засада! — выкрикивает очевидное саша, когда из-под костлявых, голых лесных зарослей начинают вылазить не иначе как черти, — самые настоящие бандиты и одеты точно дорожные разбойники. разве что разбойничьей неуклюжести не угадывается в наступательных движениях. гриша шустро подрывается несмотря на боль в теле и плывущий белый лес по кругу; саша выхватывает из ножен саблю, всем видом демонстрируя готовность обороняться. оба совершенно невольно, ведь так должно, пятится в сторону кареты, норовя перекрыть подход. сердце колотится. у саши, разумеется от предвкушения битвы. у гриши от страха и количества нападающих, — справятся ли? 

— гоните вперёд! вперёд! los geht's! — взмахивая рукой саша пытается докричаться до перепуганного кучера и делать того вовсе не стоило. беда в том, что гриши переживания и его сердце коснулись; что, если, не справятся? быть может, доскачут или хотя бы оторвутся? однако, поспешишь и людей не только насмешишь, но и угробишь наверняка. карета опасно покачивается на неровностях снежного покрова, местами и снег будто заледеневший (а быть может, это ловушка?), лошади взволнованы, испуганы, — карета опрокидывается будто игрушечная, будто бумажная от одного ветренного порыва. — чёрт! гриша! — и в этой суматохе саша снова кричит, делая взмах рукой в сторону и умудряясь отбиваться. а ничего более не остаётся, кроме как рьяно защищаться, словно бьёшься в последний раз. 

в отличие от саши, он вот-вот готов свихнуться. неизменно уравновешенный, невозмутимый гриша, который изучал фехтование в компании французского преподавателя, и тот едва ли проводил уроки о том, как выжить во время нападения в лесу. гриша никогда не дрался в трактирах иль на улицах в ночи; никогда не вздорил с кем-либо и старался дипломатично решать вопросы. у него никогда не бывает проблем, только задачи, требующие разрешения. во время недавно погаснувшей войны ему довелось служить адъютантом и зачастую, выполнять поручения, далёкие от передовой. а теперь? теперь он несётся то и дело проваливаясь в снегу, оставляя брата биться в одиночку, к перекинувшейся карете. саша справится, ведь он дрался в трактирах и говаривали, компании выступали против него многочисленные. справится. угомонив своё колотящееся сердце, гриша забирается на карету и заглядывает в окно мутное, расходящееся узором из трещин. чертовщина! разглядеть мало что получается, а уж тем более убедиться в том, что они ж и в ы. если нет? об этом он даже думать не желает. кинув взгляд через плечо, убеждается только в том, что саша ловко отбивается от противника, значит несколько минут у него есть. дверь не поддаётся с первого раза и даже со второго, требуя больше силы и упорства. ещё немного и гриша мог бы улететь вместе с дверью, но удерживается, наконец-то побеждая. осыпающиеся стекло кажется пустяком в сравнении с тем, что двоих человек для выхода из сложившейся ситуации попросту недостаточно. по меньшей мере дамы живы. живы и напуганы. оставаясь серьёзно _ невозмутимым, гриша уверенно протягивает руку и не без усилия начинает вытягивать графиню. позже он поймёт, что вытягивать сперва следовало дочь, как и беречь — только дочь, ведь она здесь — самый ценный гость и в каком-то смысле императорский трофей. елизавета петровна знать не могла разумеется, насколько удачным был её выбор. когда в руке оказывается маленькая ручка, гриша, пусть на мгновенье, однако застывает встречаясь с большими глазами, вмещающими целое голубое небо. крепче сжимает чужую руку и словно бы происходит удар, напоминающий раскат молнии. молния угождает в самое его сердце. тогда он начинает только увереннее и быстрее тянуть на себя фредерику. а имя у неё красивое. она сама кажется не той чопорной девицей. есть в ней какая-то необъяснимая живость, интерес к окружающему миру в глазах; зачастую в глазах девиц интерес к мужскому полу, нарядам да французским романам, которые прячут под подушками. он подхватывает её за талию и помогает в конце концов, опуститься на заснеженную землю. лишь высвободив женщин из плена кареты, гриша задаётся вопросом: не безопаснее ли было оставить их внутри? шальная пуля, малейшая невнимательность, — слишком высокая цена за оплошность. он невольно обхватывает рукой хрупкие плечики, на мгновенье опуская взгляд и лишь убеждаясь в том, сколь тяжела ответственность на его собственных плечах. нужно что-то предпринимать! он только просит держаться рядом, тоном больше приказным, что выходит само собой. их ведь, военному делу обучали, а не танцам да вышивке. 

от прогремевшего выстрела за спиной саша чуть ли не подпрыгивает. порывисто оборачивается и салютует с широкой, благодарной улыбкой на лице. вероятно, слишком занят для того, чтобы разбираться кто выпустил пулю и подстрелил подкрадывающегося сзади негодяя. у него до сих пор ни единой мысли по поводу личностей нападающих: об этом они подумают позже, ежели, конечно, выживут. только гриша в полнейшем недоумении, даже не почувствовавший как его револьвер был спешно и нагло изъят. а впрочем, его брату только что спасли жизнь и стоит быть благодарным, не так ли? успевает спасти и фредерику от падения, всё ещё глядя с недоумением и удивлением вперемешку в её большие глаза. смелая девчонка, раз стрелять решилась. за свои семнадцать лет такого не видал ни разу. правда глаза полные всё ещё испуга, и такой же растерянности, какая одолевает на пару мгновений гришу. очнувшись наконец, медленно возвращает её в вертикальное положение, продолжая удерживать за плечи. молча подхватывает револьвер со снега и направляясь в сторону саши, начинает отстреливаться. 

бой завершается совсем уж странно, — оставшиеся люди мчатся верхом прочь, оставляя раненных и убитых товарищей истекать кровью на снегу. они словно решили в определённый момент, что вакханалию следует остановить и не потому, что угрожает проигрыш. саша раздосадовано взмахивает саблей, разрубая морозный воздух и отплёвываясь на снег. в бою и кулаки порой не лишни, непонятным образом он успел получить по лицу и остался с разбитой губой. сердце продолжает выбиваться из груди, а каждый вдох отдаётся болью в лёгких и горле. казалось бы, самое время выдохнуть, да только они этого не сделают пока не доставят гостей до дворцовых ворот. иначе никак. переглядываются в молчании, оглядываются назад: старый немец горой встал перед дамами, горничные перепуганные за деревьями трясутся, может быть и от холода. карета совсем не пригодна к дальнейшему использованию. лакей — тощий мальчишка держит в руке корягу, вероятно готовый ею отбиваться. прискорбное зрелище, надо сказать. 

— итак, что это было? — проводя рукой по раскрасневшемуся лицу, спрашивает саша гришу. тот неспешно изучает развалившиеся тела на снегу.  — обыскать думаешь? ладно, давай, я пока там разберусь, — кивает в сторону гостей. гриша может быть и кажется слишком уж интеллигентным, но по натуре своей не брезгливый. молча принимается обшаривать поверженных, всевозможные карманы и тайники в одежде. ведь нужно знать врага в лицо, а если предстоит вновь встретиться? заодно ему есть о чём теперь написать. 

— опасность миновала, дамы. alles gut? ich kann mit ihnen auf deutsch sprechen, — ничего лучше он не придумывает, чем напрячь голову и сложить в предложение иностранные слова. едва ли на неизвестном русском удастся их успокоить и объяснить, каким образом продолжится путешествие. задерживаться здесь, посреди леса — небезопасно крайне.  — мы не знаем кто это был, но вполне очевидно, что нам следует поторопиться, — продолжает он уже на немецком, глядя то на мать, то на дочь. впрочем, задерживает взгляд на фредерике. впрямь, красивое имя. 

— это вы стреляли? у вас много достоинств, фредерика, — саша улыбается, — благодарю, вы спасли мне жизнь, — откланивается, прикладывая ладонь к груди, туда, где бьётся сердце; сколько же ещё загадок таит в себе эта, казалось бы, хрупкая девочка? неведанно никому.  — а теперь мы должны ехать. вы и ваши слуги воспользуетесь второй каретой, — ему не особенно хочется об этом говорить, ведь условия путешествия только ухудшаются. не пристало господам в экипаже слуг путешествовать.  — к сожалению, вам придётся потерпеть. мы сделаем всё, что сможем, когда доберёмся до первого постоялого двора. прошу вас, — указывая в сторону кареты, он пропускает вперёд мать, но не дочь. подставляет руку, чтобы её сопроводить.  — ходить по снегу не очень удобно, позвольте сопроводить вас, — снова улыбается, глядя ей в глаза. саша бы не отступил, пока она не приняла его помощь. он довольно настойчив, особенно когда сердце пленят женские чары; только разобрать не может, что именно в ней околдовывает и заставляет чуть ли не боготворить. а быть может, обыкновенная его натура с замашками повесы? 

обыск тем временем завершается безрезультатно; ни письма, ни записки, ни вещицы, которая могла бы выдать личность хозяина. одежда будто бы ничем не отличается особенным, как и оружие. разве что, несколько необычный вид у некоторых рукоятей сабель. лица кажутся не менее странными: иногда отличить иностранца от русского слишком просто, а иногда — сложно. угадывается нечто отдалённое европейское и что-то не даёт покоя, гложет изнутри. гриша понимает только тогда, когда собираясь подниматься со снега, улавливает приглушённые звуки. один из мужиков бормочет, не иначе как предсмертные конвульсии. гриша прислушивается и родную речь разобрать не может. то ли совсем плохо умирающему, то ли умирающий вовсе не русский человек. язык угадать остаётся менее возможным, лишь смутные домыслы, коими делиться с сашей он не планирует. 

только для чего иностранцам нападать на картеж незнакомых путешественников? 
вздор! значит, они знают больше.
они знают, на кого нападали. 

— есть что?! — кричит саша издалека в своей манере и нетерпении. гриша резко качает головой и поджимает губы. 

карета, теперь до отказа набитая людьми, покачиваясь трогается. солнце будто бы прячется за серыми облаками. день перестаёт быть солнечным и каждый пребывает в небывалом напряжении. саша нетерпеливо потягивает за собой оставшихся лошадей. 

кого же они везут в столицу, чёрт побери?

— при всём уважении! — цедит злобно сквозь зубы шетарди, впиваясь глазами в морщинисто _ желтоватое лицо напротив. — принцесса вот-вот пересечёт границу, а от вашего человека нет новостей, — ему приходится говорить на французском и шёпотом, ведь дворцовые анфилады — не самое безопасное место для переговоров. воронцов также не расположен к беседе и пылает праведным гневом, начиная втайне жалеть об этом союзе. стоит ли рисковать собственной шкурой ради выгоды противника? и будет ли выгода ему?  — и почему вы не сказали, что их сопровождают русские? похоже, вы не особо заинтересованы в том, что избавиться от бестужева, — последнее звучит особо опасно и стоит возлагать надежды на то, что бестужевские «крысы» не сильны в языках.    — хорошо, — наконец проглатывая злость и лишь бы разойтись в разные стороны как можно скорее, — делайте что считаете нужным, но знайте, это на вашей совести. тогда канцлер едва ли считал, что фортуна его любит; но любые попытки повергнуть алексея бестужева рано или поздно обернутся несчастьем.

( КИРИЛЛ )

fortes
f o r t u n a    a d i u v a t
(  х р а б р ы м    с у д ь б а    п о м о г а е т  )

его путешествие длится смертельно долго. почему же смертельно? да потому, что от скуки и тоски дорожной помереть можно. местами нагрянули снежные бури и замели старушку-европу; виды до боли в сердце напоминают родные края, где снегопады — дело совершенно обыкновенное. лошади едва продираются, а особенно с непривычки, порою даже отказываются ступать по снегу. вьюги приходится пережидать в более безопасных местах, дабы не застрять где-нибудь посреди леса иль степи, в холоде да голоде (как выражается гаврила). стоило приблизиться к границе, откуда дом родной зовёт, — выходит на голубую гладь неба солнце и серебрит снежок прихваченный тонкой коркой льда, пышные наряды снежные на елях и раскидистых ветвях дубов, буков и осин. кирилл любуется красотой, прижавшись лбом к окну. мечтательный взгляд, уголки губ вздёрнуты. скоро дом родной, совсем скоро!

— эх, батюшка, надо ли было так торопиться, — кряхтит гаврила, сидя напротив и справляясь не без усилий с постоянной качкой. ему бы вовсе не торопиться, сидеть на одном месте. то и дело приходится нашатырь нюхать и причитать старчески, пусть глубокая старость ещё ждать изволили. иногда гаврила ощущает себя молодым, крепким и сильным, а иногда колени болят да спина, ни черта не помогает кроме мази собственного изготовления. кирилл добродушно улыбается, отлипая от окна. 

— надо было, — отвечает мягко, вкрадчиво, словно маленькому ребёнку.  — братцев давно не видел, истосковался по дому. 

— что ж хорошего в том доме? холодина! скоро жить дома будете, наживётесь ещё, — продолжает ворчать гаврила, скрещивая обидчиво руки на груди. за окном совершенно однотипный пейзаж — снег, снег, снег, и немного леса. теперь путешествие и для него смертельно. 

— ты прав, немного осталось. да и потом, на каникулы же распускают. радоваться надо, радоваться, слышишь? — кирилл откидывает голову на подушку и снова любовным взглядом смотрит в окно. верно говорит гаврила, заграничное обучение вскоре закончится и начнётся служба. кирилл до сих пор не определился, желает ли стать таким же как братья, желает ли заниматься науками или художеством, а быть может — поэзией. точно не желает в политику ввязываться, — грязное это дело. его ангельская душа подобной грязи не вынесет, как подмечают братья. 

—  absque omni exceptione, — ёрничает гаврила, разумеется, искренне не соглашаясь. 

ещё некоторое время они едут в тишине, пока не раздаётся приглушённый выстрел. гаврила тотчас же встрепенулся. выглядывает то в одно окно, то в другое. второй выстрел. отдалённо, однако не так далеко, чтобы не обратить внимания. кирилл только отрывает голову от подушки и внимательно прислушивается, не собираясь даже заражаться паникой. в лесу выстрелы слышать можно по разным причинам: охотники или разбойники? а быть может, кто-то защищается? кому-то нужна помощь? кирилл останавливается на чувстве тревоги за людей, нежели за себя и своего камердинера (тот очень бы обиделся, если бы узнал об этом). кому-то определённо нужна помощь. 

— поедем на звук? нужно узнать, что происходит! — сообщает запальчиво, хватаясь пальцами за мягкое сиденье. лошади набирают скорости, наверняка кучер заволновался и решил гнать быстрее. гаврила на мгновенье замирает, хлопает глазами, и не верит своим ушам. 

— вы что, сдурели, барин?! — подобное он порой себе позволяет, охваченный сильной тревогой иль праведным гневом.   

— а если кому-то нужна помощь? — кирилл нахмуривает брови, подаётся вперёд, готовый вступить в жаркую дискуссию.   

— бог в помощь, а мне надобно вас целым да невредимым папеньке доставить. ишь чего удумали! гони быстрее! — ударяет кулаком по стенке кареты, последний указ адресовав кучеру. слышатся лихие удары хлеста, и карета опасно покачивается от быстрой езды.  — ne accesseris in consilium nisi vocatus, — возмущённо бормочет гаврила и поднимает назидательно указательный палец. 

[indent]
* * *

они прибыли на постоялый двор, когда солнце начало золотить снежные покровы, верхушки елей и крыши деревянных построек. здесь оставлена пара карет, на заднем дворе отдыхают лошади, по двору бродит одинокий петух и мужик метёт метлой то ли снег, то ли подобным образом гонит свои тёмные думы. саша оставляет лошадей на постой и вероятно, их доведётся сменить, а пока выдыхает от накатывающей усталости. качает головой опираясь плечом о бок кареты, из которой пора бы выпускать гостей и сопровождающих. служба отчеству порой как дама капризная, не разберёшь чего хочет и какова её цель. именно так он ощущает себя сейчас. гриша уже дверь кареты собирается открыть и подножку поднимает, как замечает боковым зрением фигуру тощую, до боли знакомую. 

— кирилл? — переспрашивает самого себя, глазам не веря. саша мигом оборачивается и впрямь, из соседней кареты кирилл выбирается. фигура у него ещё неказистая, мальчишеская, щёки никак не сойдут, зато глаза не по годам умные. ростом удался, догоняет братьев и грозится оказаться самым высоким вознесенким. гриша счастливо улыбается, замирая на месте. 

— кирюха! — радостно кричит саша и через мгновенье сжимает младшего брата в крепких, до хруста, объятьях. не свезло их гостям, или напротив? следом вылазит из кареты грузно гаврила, покачиваясь будто перебрал водки в дороге. на самом деле его тошнит. если призадуматься, теперь их четверо; камердинер умеет кулаками и палками размахивать, так что отобьётся от неприятеля. кирилл недурно стреляет, пусть саблю или шпагу держит несколько неуверенно. не отпуская улыбки, гриша наконец открывает дверь и подаёт руку фредерике, следом её матери, и разумеется, не обделяет вниманием горничных, не менее утомившихся в дороге. 

— батюшки! ну надо же! — гаврила делает всплеск руками, то ли радуясь семейной встрече, то ли огорчаясь, ведь следить теперь за всей непоседливой, шкодливой тройкой. 

— познакомьтесь, это ещё один брат наш, — утихомирив свой громкий, весёлый смех, саша подводит кирилла к фредерике, дабы представить.  — едет с заграничной учёбы, и даже весточки не прислал, — хмурит брови якобы сердито, но в душе, конечно же никакого зла и обиды не держит. 

— рад знакомству, фредерика, — кирилл делает шаг вперёд и осторожно принимая её руку, невесомо касается губами тыльной стороны ладони. если старшие братья порою солдафоны или слишком сдержанные, то кирилл — сама вежливость, тактичность и воспитанность. вопреки возрасту он виртуозно обходится с девицами и неизменно остаётся искренним в своих намерениях. — на каком языке вам легче говорить? — и конечно же, обучаясь в сердце франции, он владеет языками. истинная находка для тайной канцелярии, в которой недостаёт смекалистых агентов, способных подслушать заговоры иностранных послов.   

в конце концов, они переместились внутрь, так как саша заявил о «собачьем холоде» и желании поесть. постоялые дворы не отличаются роскошеством и обилием освещения. здесь по паре свечей на столах, несколько дряблых канделябров на стенах и керосиновые лампы; обшарпанные каменные стены, под которыми сырость, солома и может быть, иногда проскальзывают мыши. меню не менее скудное: в основном хозяин предлагает немецкие сосиски, печёная картошка, булочки, и разумеется, пиво. особое недовольство саша подмечал в лице графини, а фредерика казалось, держалась как истинный боец. они вчетвером расселись за прямоугольным столом; вчетвером, потому что гриша незаметно исчез. а саша, как и остальные, не заметил. виновен во всём кирилл, не иначе. откуда только в этом ребёнке столько обходительности. 

— вам нравится путешествовать? — он прямо-таки заглядывает в её глаза и подаётся вперёд, сидя напротив. — как долго вы находитесь в путешествии? я добирался сюда из франции очень долго, и это было очень утомительно. 

— это очень важные гости для нашей страны, — подмечает саша, вдруг заволновавшись о том, что кирилл способен слишком быстро очаровать и украсть сердце. быстрее, нежели он сам. 

— правда? вы бывали в россии прежде? что вы о ней слышали? наверное, вам страшно, слухи ходят не самые лестные, — во взгляде отражается понимание, он медленно кивает головой. будучи в европе, наслушаешься разного и тогда легко представить, что воображает себе юная девушка, направляющаяся в дикие, морозные дали, занесённые снегами.  — но поверьте, вам понравится. если пожелаете, моя карета в вашем распоряжении. по дороге я могу рассказать вам много интересного. а вы можете спросить меня о чём угодно, — и он улыбается как никогда прежде — дружелюбно, открыто, словно распахивает перед фредерикой душу. в этом был весь кирилл — ангельская душа. 

должно быть, графиня рейнбек не откажется от более благоустроенной кареты.

[nick]Alexander Voznesensky[/nick][status]шпага острая[/status][fd]<fandom>original</fandom>[/fd][lz]<ank><a href="https://nostresscross.rusff.me">александр вознесенский</a></ank> <bio> <center><small><i>( юности годы )</i></small></center> </bio>[/lz][sign]ㅤ[/sign][icon]https://i.imgur.com/rUQWnKy.gif[/icon]

они ничего не знали. военные — не чирикающие девицы, лишь в оном находящие удовольствие и смысл жизни. ходит молва — важные гости. всё ещё важные и кажется, становящиеся только важнее. весь пушечный салют они пропустили, увлечённые куда более «занимательными», опасными событиями. кирилл застал в потёмках печальную картину: убитые и поверженные. в карете одно бездыханное тело. братья — на снегу, гриша вовсе лицом к земле, от чего сердце ухнуло в пятки. как выяснилось, саша получил лихой удар по голове, но благо — оклемался быстрее, чем раненный. а потом вдруг казаки, напрочь отказались объяснять откуда здесь взялись. всё, что они могли сказать: слишком поздно, слишком поздно. а дело теперь наверняка раздуют. но тех, кто в сознании, терзали вопросы: откуда? они так и не поняли, не догадались, потому что гришу следовало немедленно спасать, а для герра дикмана вовсе искать могилу. 

теперь они собрались в одной комнате, и гриша непременно бы пошутил «будто я уже помер», будь его состояние чуть лучше / живее. саша сидит на стуле, прожигает одну точку равнодушно _ отсутствующим взглядом. его лицо такое же равнодушное, словно однотонное полотно ничего не выражающее. он то ли вымотался, то ли переживает сильнейшие волнения и сомнения, словом опасную бурю, внутри себя. моментами возникают вопросы: для чего всё это? а потом отпускает. он ведь, присягу давал, клялся. выполнять неукоснительно приказы — суть его существования. кирилл над больным склоняется, осторожно касаясь вспотевшего лба влажной тканью. он неизменно невозмутим, никому не позволяет узнать _ понять _ распознать, что творится в его душе. ему всегда кажется, начнёт говорить и взболтнёт лишнего, а сейчас кому легко? тишину нарушает только звон баночек, колбочек, вспыхивающего огня: гаврила взялся за свои компоненты, не находя более подходящего времени для шаманства нежели сейчас. ведь барина спасать надо, а его чудо-мази воистину чудесны. гриша дышит тяжело, хрипит, бледнеет пуще прежнего, пребывая в каком-то жарком бреду. только даже в бреду он спокоен. умереть ему никогда страшно не было, а вот видеть угасание кого-то из них — очень. он рад тому, что лежит здесь. иначе лежал бы кто-то другой. 

вскоре тишину нарушает вовсе не камердинер, а скрипнувшая дверь. саша мигом подрывается со стула, выпрямляет спину и уставляется пустым, но выжидающим взглядом в сторону порога. появляется о н а. до боли знакомая фигура. до боли знакомые и незнакомые в одночасье глаза. в первые секунды саша узнаёт фредерику, а дальше — чужой человек. она переменилась. на пороге останавливается человек в форме, и его саша едва ли знает, пусть он наверняка из высших военных кругов; иных не отправят, что доведётся всем уяснить несколько позже. это они были словно мясом пушечным, зайцами, которых подстрелить не жалко. по меньшей мере, саша такого мнения сейчас и ещё немного продержится, пока не получит детальные разъяснения. о н а. словно ведение, словно чудо, та самая порхающая райская птица которой не место в суровых российских лесах. кирилл оборачивается неспешно и его губы медленно растягиваются в добродушной улыбке, точно встречает вновь своего сердечного друга. однако, как прежде уже не будет и называть её другом едва ли получится. саша настораживается ещё на мгновении, когда фредерика отступает назад и по реакции человека в форме, кажется, надобно поклониться. только никто из них до сих пор не знает, перед кем. 

саша и кирилл выслушивают молча, потому что т а к и х персон не положено перебивать. здесь ещё и гаврила, но тот теряет дар речи вовсе, бормоча под нос не иначе как латинское заклинание, главное, чтоб не проклятие. они словно были готовы услышать подобное, самое главное, о чём все столь старательно умалчивали. мельком переглядываются. кирилл улавливает неладное, или скорее, отголоски искренности, которую ей приходится заковать внутри себя. показалось, или слёзы в глазах блеснули? показалось, или моргает слишком часто, чтобы не расплакаться? он находит в ней какую-то родственную душу, но можно ли такое теперь находить? саша, если и замечает, постарается пропустить вне внимания, потому что ему женские чувства даются сложнее французского и проклятой математики, какую приходилось учить в детстве. 

гриша слышит знакомый голос издалека, со дна глубокого озера, в котором вода вдруг ледяная. медленно разлепляет прежде слипшееся веки, видит лицо — нечёткое, точно он находится под водой, а она склонилась над её гладью; однако губы тянет в слабой улыбке и вяло качает головой. 

— всё в порядке... ваше высочество, — едва выговаривает. у него тоже есть грязная тайна, придётся теперь признаться?  — не тревожьтесь за меня. 

— ваше высочество, вы не должны просить у нас прощения, — наконец раздаётся и голос саши, более твёрдый, громкий, может быть чужой. от его ветрености и беззаботности не остаётся ни следа, ни тени, только офицерская выправка.  — наша служба подразумевает то, что мы не будем задавать лишних вопросов. это самое главное. теперь совершенно ясно, для чего была эта секретность. 

кирилл, стоящий рядом с фредерикой, медленно кивает; как же теперь её следует называть? и можно ли по имени? пожалуй, н е т. 

— у вас очень доброе сердце. но вы должны кое-что запомнить, — пожалуй, последний раз, когда он позволяет себе поделиться дружеским советом. — вы никому не обязаны, и особенно, нам. 

— мы будем верны вам, пока живы, ваше высочество, — саша чуть улыбается и почтительно склоняет голову. 

никто из них не имеет права и попросту не может держать зла или обиду. таковы правила игр, в которые играют втянутые участники. иногда, мальчишки совсем ветренные и неопытные, до конца не понимают в чём будет состоять их служба отечеству. как ни странно, есть нечто более страшное и отвратительное, чем война. саша соврёт, если скажет, что совершенно спокоен, что душу не терзает разочарование, словно бы у него были какие-то шансы и надежды. ведь по итогу, отодвигая формальности и подробности, фредерика (софия?) — чужая невеста. 

а ведь глубокий след в его сердце оставила эта немецкая принцесса. 
[indent]

н о    с п р о с я т    н а с   :    «кто ты?»
м ы    с о г н а т ь    н е    с у м е е м    д р е м о т ы
и    с к а з а т ь    н е    с у м е е м
кто мы

шаги точно громом разносятся по дворцовой анфиладе, отдаются громким эхом, отскакивая от высоких потолков. сквозь большие окна падают косые солнечные лучи. путь к тронному залу точно вылит из чистого золота — слепит. он смотрит только вперёд и только уверенно, невозмутимо, как подобает офицеру лейб-гвардии, гордо носящему форму российской империи и именную саблю. позади следует пара офицеров, но ведь, довести до дверей императрицы — его задание. и вот, двери грузные перед ними распахиваются. это был неофициальный приём, семейная встреча, первый взгляд, ведь вживую гостей никто не видал, а портреты — порой лишь субъективное мнение художника. елизавета желала их видеть и надо отметить, томилась нетерпением, неким любопытством, присущим скорее по юности и отдающимся в её характере по сей день. вице-канцлер в отличии от неё, более насторожен, не находит себе места из-за возросших подозрений. до него дошли слухи. оставалось решить, под каким соусом подать их императрице и стоит ли, пока не собрано никаких доказательств. надо сказать, врагов у него целое море и отчего-то, это море кишит мерзкими французами. однако, настал тот долгожданный и кем-то ненавистный день встречи, когда они вдвоём с елизаветой петровной стоят посреди тронного зала, ожидая того самого мига. 

— её высочество иоганна елизавета гольштейн-готторпская, а также её высочество софия августа фредерика ангальт-цербстская, — после нижайшего поклона громко, звонко произносит саша и голос его раскатывается по огромному, золоченному залу. 

впрочем, отныне он — исполняющий службу офицер и не более того. так будет п р о щ е, так будет правильно — забыть обо всём, что случилось. забыть этот смех, забыть эти глаза и удивительную красоту. после представления гостей отдаёт честь, клацает каблуками сапог и отходит в сторону. переглядывается мельком с алексеем петровичем, однако взгляд стремительно взлетает ввысь. не положено разглядывать столь царственных особ, находящихся в этом великолепии. 

елизавета предстаёт в подобающем величии: в наряде серебристом с меховой отделкой, лента голубая перетянута через плечо и украшения сверкают в солнечных лучах. складывает руки на пышной юбке, подходя бесшумно — только складки платье тихо шуршат. уголки губ поддёрнуты в улыбке, взгляд прикован к одной особе в этом зале — принцессе юной. весь её вид словно заявляет горделиво, невозмутимо и величественно — я победила. она впрямь победила руками своих подданных, ежели обратить взор на то, сколько препятствий возникло на пути этой девочки. останавливается напротив неё, протягивает руку и едва касаясь пальцами девичьего подбородка, тем самым заставляет голову поднять. долго всматривается в большие глаза, словно пытается определить, будет ли ей верно это совсем ещё дитя; достойная ли партия для наследника; впрочем, весьма скоро она понимает, что партия слишком достойная, слишком хороша для петруши. зато иностранные дворы судачить перестанут, наконец всерьёз посмотрят на будущего правителя государства российского. 

— хороша, — заключает со слышным удовлетворением в голосе, а глаза загораются то ли озорством, то ли радостью какой-то непосредственной, — снова походит на себя юную, когда ещё забот не знала, когда можно было за батюшкиной спиной спрятаться и в его грозной тени оставаться, где безопасно. а теперь всё — самой. впрочем, она справляется.  — а вы сомневались, алексей петрович. не гоже сомневаться в императорской воле, — почти грозно произносит она, стреляя острым взглядом в сторону вице-канцлера. алексей петрович только плечами пожимает да неотрывно наблюдает за матерью. мать — куда более любопытный предмет для изучения. мать словно бы волнуется в стократ больше, чем само невинное дитя, совсем ещё не подготовленное для жизни в этих терньях.   

— ну же, поднимайся, — обхватывает руками за плечи фредерику, помогая подняться после глубокого реверанса. разумеется, после наставлений матери иного быть не могло. бестужев не удивиться, если мать бедную девочку за шкирку держала, не позволяя встать. больно старательна. больно не нравится ему, а ежели так, значит опасность представляет. позже об этом, позже.  — поглядите, совсем худая. чем вы только детей в европе кормите? на воде и хлебе держите? — осмотрев наконец в полный рост фредерику, елизавета переводит весьма недовольный взгляд на мать, стоящую позади. — ничего, это мы исправим. голодать более не будешь. у нас кондитера из франции выписанные, пирожные их чудо как хороши, — она улыбается и глядит не иначе как с материнской теплотой на девицу. женщина, которая была лишена материнского счастья. алексей петрович не сдерживает своей нахальной усмешки, — придворным ли не знать, как падка елизавета петровна на сладости ещё с юности своей. фигурой своей пышной, видной, она впрочем, совершенно довольна. не должна быть императрица русская тощей. невеста наследника тоже не должна. 

— что же, ожидаю вас на завтрашнем приёме, — выпрямляя спину она смотрит внимательно на мать, обе высокие — взгляды пересекаются. а после на дочь и тепло в груди разливается. будто в каждом ребёнке она ищет своего, однажды потерянного.  — совместим два события. как вы знаете, у наследника именины. я полагаю, нет лучшего подарка, чем ваш приезд. верно, алексей петрович? — елизавета оборачивается, ожидая наконец покорности своего главного соратника и, пожалуй, защитника; однако тот покорным никогда не будет. словно бы вся трогательная сцена была пропущена, он отвлекается от своих мыслей и глядит на неё вопросительно. 

— конечно, конечно, вне сомнений, ваше величество, — так и не разобрав сути вопроса, соглашается. с императрицей лучше соглашаться всегда, иначе однажды она не согласится с тобой и тогда гори россия синим пламенем. без него т о ч н о сгорит. 

— проведите невесту в покои. девочке отдохнуть надобно. совсем бледная. а нас ожидают дела, верно? — оглянувшись, елизавета останавливает взгляд на саше. он тотчас голову склоняет.  — благодарю вас за службу, поручик. 

и он бы отказался охотно от императорских благодарностей, лишь бы возвратить то время, когда не знал никакой фредерики, никакой принцессы и никакой невесты наследника. ему ли не знать каков наследник во всей своей красе, отчего сердце только сильнее сжимается в стальных тисках. только саша не знает, что дальше — только хуже. 

елизавета покидает зал первой, наконец доверяя положение в надёжные руки бестужева. 

— а вот и ваша новая компания, — весело сообщает он, когда позади собираются молоденькие фрейлины.  — они вас проводят. а вы, поручик, задержитесь. 

саше снова остаётся только приказ исполнять, догадываясь о чём пойдёт разговор. 

[indent]
***

алексей петрович долго смотрит на перевязанное плечо и поддерживаемую руку этими перевязками. смотрит и молчит, вероятно находясь в самом эпицентре чудесного осознания и прозрения. они, на самом деле ещё совсем мальчишки, стоят перед ним вытянувшись по струнке. плечо пораненное болит, жар окончательно не отступил, но гриша мужественно терпит. пока саша терпит душевные раны, да и голова иногда побаливает. наконец-то алексей петрович позволяет себе вольность откинуть старую спину на спинку стула и поднимает взгляд, по которому можно определить скорость его мысли. кому-то больно не хотелось видеть здесь прусскую принцессу, ведь ему — тоже. как бы не попасться в сети, ведь не выпутаешься ежели клевету наведут. 

— значит, дважды? и не знаете кто это был? любопытно, — нетерпеливо постукивает пальцами по столу, тянет время, надеясь на то, что мальчишки вот-вот и что-то вспомнят. надежды оправдываются. гриша делает шаг вперёд.   

— ваше сиятельство, я должен признаться. перед отъездом мне было поручено задание самим канцлером, — гриша понимает, что вероятно, начинает хоронить себя заживо; однако, можно ли молчать? если софия до сих пор в опасности? он не смеет рисковать ею.  — следить за графиней, как мы думали на тот момент, и моим братом. 

у саши глаза округляются по рублю. алексей петрович не перебивает, слушает внимательно, по выражению его лица разобрать что-либо невозможно. 

— только цена моего признания, возможно, моя жизнь и жизни всех моих близких. он угрожал. поэтому, мне пришлось согласиться, — голос ни разу не дрогнул. быть может, то действия жара или волшебных средств гаврилы. гриша ничего не чувствует, и даже собственного тела.  — я видел письмо. возможно, ваши опасения не напрасны. иоганна находится в переписке с кем-то, кому очень интересна внутренняя политика россии. а напали на нас... как ни странно, французские шпионы. 

дробь пальцев о столешницу только усиливается, а вице-канцлер поднимает подбородок и мысль в его глазах побежал ещё стремительнее. должно быть, в его голове пыхтит целый завод. тишина длится долго, но грише плевать. саша не понимает, как принять все эти новости: обидеться на брата или сохранить рассудок холодным, здравым. сердце-то, колотится. 

— так, ты мне ничего не говорил, — быстро отрезает бестужев, оглядываясь в поисках ненаглядного графина с водкой.  — поработаешь шпионом у воронцова. любопытно. а впрочем, чего ещё ожидать? не удобный ли случай, господа? бедность вынуждает людей идти на всякие мерзкие, низкие поступки. никогда у пруссии не было более удобного положения... но я не позволю! — спокойный тон рассуждений вдруг прерывается гневным выкриком и ударом кулаком по столу. чёртов графин опять где-то загулял.  — фридрих ошибся, больно очевидный у него план. нам нужны доказательства, и вы мне их достанете. а воронцовым займёмся позже, как бы этот индюк ни оказался героем. 

— полагаю, канцлер хотел раздобыть доказательства первее вас. тогда он имел бы право голоса перед императрицей. иных целей не вижу, — гриша всё ещё невозмутим.   

в конце концов, алексей петрович взмахивает рукой, отсылая мальчишек прочь; чем дальше, тем только интереснее история. быть может, и свадебные гуляния будут необыкновенно веселы? ежели будут. гриша, вопреки ране и слабости вырывается вперёд, желая поскорее покинуть дворец; и совсем не желая смотреть в глаза саше. только его желаниям не сбыться так скоро. саша нагоняет, опускает руку на плечо больное, заставляя остановиться. он решил не держать обиды, но разобраться. всё они здесь пешки на шахматной доске, безвольные. за такое обижаться по меньшей мере, низко и подло. у гришы взгляд затуманенный, на лбу снова испарина выступает. 

— что это было? 

гриша усмехается. 

— преданность. как видишь, я уже сполна расплатился.

неожиданно саша понимает. гриша был готов собой пожертвовать, чтобы остаться преданным семье. а преданность нынче — товар на вес золота, явление редкое. 
[indent]

м ы    н е    г и б н е м
л ю б я
на костре

празднование масштабов таковых, дабы не стыдно было взглянуть в глаза иностранным послам. дабы вся европа судачила о том, какова богатая и величественная российская империя. о прибытии невесты наследника объявлено во всеуслышание, перед двором и всяческой знатью. ведь новости и слухи поползут со стремительностью. а следовательно, отныне в каждой гостиной петербурга первой и горячей темой для светской беседы будет прусская принцесса. всем станет любопытно, насколько она хороша. все дадут свои оценки и суждения, быть может, не самые лестные. такова плата за прозвучавшее на всю столицу имя. пышные же празднества — прерогатива елизаветы петровны. никто не властен столь же природно и лихо закатывать веселье, цвести в нём и выглядеть до того гармонично, что не захочется прекращать и напоминать ей о делах насущных. для половины общества пышный приём во дворце — повод для танцев, вкусного банкета и распускания сплетен; для другой — тонкая работа, шпионаж, ненавязчивое наблюдение друг за другом. помимо водки алексея петровича больно интересовал сам канцлер, любимейший лейб-медик её величества и разумеется, мать новоиспечённой невесты петра фёдоровича. все они чудились одной шайкой, да только в этом следовало разобраться. вознесенские были приглашены полным составом — не впервые им появляться на королевских гуляниях, потому все эти чинные разговоры, шампанское и запах женских духов осточертели, до тошноты. разумеется, речь скорее о братьях. скорее о саше, прыть которого не позволяет долго оставаться на месте. «куда же вы!» — слышится умоляющий тонкий голосок фрейлины, от которой сбежать хотелось да повода не находилось. снаружи загремели пушки и салюты. «салюты смотреть!» — весело выкрикнул саша и затерялся в толпе. говорят, старший вознесенский немало девичьих сердце разбил. а ещё говорят, остепеняться он не собирается, и папенька только брови сердито хмурит. 

саша вырывается на морозный воздух, жадно его глотает, на мгновенье прикрывая глаза. весь этот светский гомон поселился в голове и теперь шумит ульем, раздражает. в миг затишья (какие-то неполадки с порохом) он оглядывает собравшуюся перед дворцовым крыльцом публику. разумеется, первым делом видит елизавету петровну, — такую особу грех не заметить в первую очередь. её золотое облачение излучает величие, а рубин в тяжёлой короне кроваво переливается, миллионы пылинок серебристых сверкают. поблизости стоит пётр фёдорович. по правую руку императрицы — бестужев. странно, что не воронцов. елизавета своих симпатий не скрывает. разумеется, лестока тоже не откинуло далеко. саша тяжело вздыхает и вот, взгляд цепляется за тоненькую, совсем хрупкую фигурку, которую вот-вот эти великаны раздавят. казалось бы, невеста. казалось бы, всё решено? злые языки поговаривают, елизавета не решила окончательно, словно нашлись поводы сомневаться. поговаривают, пётр фёдорович не оценил подарок. дурак. саша подкрадывается оставаясь незамеченным. здесь полутьме, только из дворцовых окон льётся свет. снова вспыхивает в нём пламя озорства; или желание проявить какое-то участие? откуда столько смелости? 

— вы не замёрзли? — склоняется над её плечом. — простите, не хотел вас пугать, сударыня. просто здесь чертовски холодно, и я надеюсь, этого никто не заметит, — скидывает чуть просторный тёмно-бирюзовый кафтан мундира и ловко накидывает на плечи фредерики (или всё же, софии?). слышится долгий свист и через несколько мгновений в небе взрывается сноп цветных искр. завораживающее зрелище. столько же искр взрывается в его душе, когда стоит рядом с ней.
— я хотел принести искренние соболезнования по поводу вашего сопровождающего, — и пусть этих слов недостаточно, он не лжёт о своей искренности. их впрямь никто не замечает. особенно пётр фёдорович, увлёкшийся салютом и взрывами столь напоминающими поле брани.  — как вы устроились? — саша решает продолжить беседу, стоя у неё за спиной. он не знает, когда ещё выпадет возможность, а сегодня она выглядит совсем уж одинокой, или ему только кажется.  — фрейлины были приветливы с вами? о, я знаю, иногда они чересчур приветливы, — только говорить о своих похождениях совершенно не обязательно и он прикусывает язык, слишком уж измучавшийся от женского внимания. фрейлинам только подавай молодых, красивых, бравых офицеров.  — вы познакомились с петром фёдоровичем? — продолжает упрямо свой дружеский «допрос», осторожно поглядывая в сторону наследника. на бархате неба золотистая россыпь, следом серебряная и алая. грохот отдаётся во всём существе, но зрители пребывают в восторге, и кто-то даже аплодируют, что-то выкрикивает, крайне невоспитанно свистит. саша знает, наследник — не самый приятный человек для знакомства и в общем-то, совместной жизни. только он бессилен и всё, что может — делиться сейчас своим кафтаном, чтобы потом исчезнуть в толпе, будто его здесь никогда не было. 

какой же, 
какой беде из века в век (они) обречены?

— значит... поцеловал? 

вниз головой, говорят, думается лучше. воцаряется тишина. картинка перед глазами перевёрнутая целиком соответствует внутреннему кавардаку. более подходящего слова не подобрать. обидно за то, что у всех ребят открывается какой-то вид в окне, даже самый отвратительный, да и жизнь совершенно обычная, пусть и порой отвратительная; обидно за то, что он подходит каждое утро к окну и видит перед собой совершенное ничего. потому что жизнь у него не _ обычная. по первости уилл отпустил тысячу и одну шутку, а теперь вероятно, пришло время стадии депрессии. однажды произойдёт и принятие? в его комнате пустоты больше, чем деталей, создающих некий бытовой уют. никаких милых торшеров, никаких картин помимо пары карт света, никаких цветов в горшках. на пустом столе, чуть правее от его точки фокусировки, стоит несколько фотографий в рамках. разумеется, он смотрит каждое утро на маму; иногда на папу, совсем иногда. должно быть, его жизнь такая же пустая и нудная, как и он сам, как и всё, что его окружает. помимо кейт. определённо, помимо. так, о чём же был вопрос? ах, да! 

— ну да, — чуть нахмуриваясь, отвечает в трубку. ей-богу, гарри спрашивает так, будто уилл в принципе не способен целовать девушек и даже интересоваться ими, как привлекательными объектами. его какой-то горький и отчаянно невесёлый опыт неприлично вопит о другом. однажды в прессе непременно соберут, как те экспонаты, все его печальные истории (не)любви. а пока он пытается разобраться в своих чувствах, что крайне непросто для молодого человека; что крайне непросто для того, кто толком без отца вырос и слишком рано потерял мать. мама утверждала, что сама ничего в этом не смыслит, впрочем. 

— знаешь, что напоминает? — снова задаёт вопрос гарри; уилл склоняет голову в бок, рассматривая прямоугольную форму тонированного окна, всё ещё снизу вверх. — папу. ты точно в него превратился, — продолжает гарри, разве что, не видя, как сильно нахмуриваются брови старшего брата, что обычно заканчивается прилетевшей в лицо подушкой. уилл поджимает губы, решая набраться терпения и дослушать. — забыл? у него тоже две женщины было. всегда. только ничего хорошего из этого не вышло. остаётся определиться... кто твоя камилла? а если не так, то может быть, выберешь самую лучшую девушку на земле, как наша мама? 

уилл медленно поднимается, — комната теперь нещадно кружится, подташнивает разве что слегка, будто после карусели. а быть может, после самого неудачного сравнения, от которого живот скручивает и хочется отчистить желудок от недавнего ужина. он молчит долго, настолько долго, что можно подумать, давно бросил телефон. гарри терпелив, не торопится, прижимает телефон к плечу и продолжает играть в свои видеоигры, зная, что никуда уилл не ушёл. и когда младшие успевают повзрослеть? за спиной, незаметно стать такими умно _ проницательными? 

— тебе нравится кейт? 

и тогда уилл понимает, что разговор следует отложить. ему отчего-то плохо, то ли от вчерашней выпивки, то ли от слишком большого количества набившихся бабочек в животе. 
[indent]
d o n ' t    s a y    a    p r a y e r    f o r    m e    n o w
s a v e    i t    ' t i l   the morning after
__________________________

она не отталкивает вопреки ожиданиям. вопреки здравому смыслу? вопреки тому, что они кажется, друзья. он не задерживается. разумеется, не задерживается, ведь тогда всё будет бесповоротно разрушено. отстраняется на несколько жалких сантиметров, продолжая вдыхать поток чужого дыхания и смотреть на губы (которые давно хотелось поцеловать?). спустя долгие минуты медленно поднимает глаза, неожиданно не находя в сознании ни одного оправдания своему поступку. пустота и только музыка гремит вдруг громко, распугивает пугливые мысли. мысли о том, что целуют девушек, которые нравятся. целуют добровольно. вовсе не потому, что дурацкая привычка чмокнуть перед тем, как разойтись в разные стороны или напротив, сойтись и отправиться вместе пить кофе. ему бы отшутиться привычно _ неловко, назвать поцелуй дружеским, смахнуть на алкоголь и сегодняшнее потрясение. ведь кейт всех потрясла, верно? теперь добрая половина парней (или все?) университета хотят её поцеловать. теперь ей следует одолжить хотя бы одного телохранителя. никаких оправданий. никаких глупых, неловких улыбок, только взгляд серьёзно _ печальный. мама называла его «грустным вомбат», будто они именно так выглядят, эти пушистые создания с глазами-бусинами (точно его глаза, такие же тёмные и такие же сверкающие). у него нехватка воздуха, нехватка сил, нехватка всего, чтобы взять ответственность за произошедшее и видимо потому, молчит, отдаваясь моменту. музыка определённо быстрая, люди танцуют, а у него — медленная, всё ещё медленная, и лучи прожекторов едва передвигаются по помещению, рыщут по углам, высветляя целующиеся парочки. у него на поцелуи возникнет аллергическая реакция? что теперь будет с ними? уилл только взгляд прячет за длинными ресницами, когда слышит голос самого разума, столь схожего с голосом кейт. 

это неправильно. 
а что тогда правильно?

никто не решается на шаг н а з а д, и ему вовсе не хочется. не хочется терять ощущение тепла, родной аромат, и человека, который стал родным? кейт определённо своя; настолько своя, что он решается на поцелуи? настолько своя, что готов доверить все свои тайны и секреты; и даже свою жизнь, если уж ударяться в романтический пафос, как сказал бы гарри. кто-то должен сделать шаг назад. кто-то должен оттолкнуть, ведь иначе им не разойтись и не спасти этот тонущий корабль дружеских отношений. снова пафос? пока она держит в пальцах рукав его пиджака, совершенно очевидно, — он никуда не уйдет, не посмеет, а в глубине души будет желать большего. они могли бы урвать больше, чем рукав пиджака. уилл снова смотрит ей в глаза, слыша этот предательский вопрос, который прозвучал десяток раз в голове. друзья? он знает только то, что никакая дурацкая выходка не должна оборвать их дружбу; он знает, что не способен оставить её, — это нечто нереальное, невообразимое; но никакого ответа дать прямо сейчас не может. 

уилл глупый, трусливый мальчик. кивает головой, просто кивает соглашаясь и позволяя кейт уйти. на сей раз позволит. сегодня все устали, головной болью отдаётся чёртово шампанское, музыка снова невыносимо громкая, хочется заткнуть уши и бежать прочь. он делает глубокий вдох — выдыхает медленно, осматриваясь по сторонам. кто-то видел? п л е в а т ь. алкоголь порой чудное обезболивающее, — ни черта не чувствуешь, когда должен. сердце больше не колотится. а в голове разноцветное нечто, как сцена перед глазами. размыто и непонятно. 

разве так ты должен чувствовать себя после поцелуя? 
[indent]
* * *

завтра не случилось.
случилось послезавтра.

два стакана (почти примирительного) кофе уверенно опускаются на стол, и крайне небезопасно, ведь стол привычно завален книгами и учебными материалами. уилл не спрашивает разрешения, ведь тогда их отношениях определённо прежними не будут. они никогда не обращают внимания на подобные мелочи, верно? друзья, близкие, не спрашивают разрешения. особенно перед тем, как поцеловать? он выглядит как никогда решительно _ серьёзно. садится напротив, игнорируя косые взгляды. здесь скорее посмотрят не потому, что личность небезызвестная, а потому, что эта личность посмела шуметь в святыне. такое не прощается. не позволяется. даже если ты «личность». уилл осматривает книги и упорядоченный беспорядок, ведь в обыкновенном беспорядке кейт не может существовать. он не поверит в то, что где-то у кейт кавардак и вверх дном. они не виделись больше суток. бог знает, о чём можно подумать за эти бесконечные сутки. уилл думал и отпечаток мыслительной деятельности крайне заметен на его бледноватом лице. 

— ты пила сегодня кофе? — складывает руки перед собой на столе, улыбается мягко и смотрит совершенно бесстрашно в её глаза. — не спрашивай откуда, мне пришлось воспользоваться своим положением, но оно того стоило. потому что для любого разговора нужен повод, — пододвигает к ней один стакан, уверенный в том, что все детали по поводу любимого кофе кейт были соблюдены. верно, он слегка труслив для того, чтобы откровенно назвать разговор и даже не сгладить углы приятным дополнением. откровенно это «поговорим о нашем поцелуе»? — возможно, ты думаешь, я исчез нарочно. как все парни, которые не хотят брать на себя ответственность. отчасти это соответствует правде, — начинает он свою речь, глубоко вдыхая и кажется, забывая выдохнуть.  — любое объяснение будет казаться оправданием. я знаю, у меня перед глазами был не лучший пример отношений. но я смею надеяться, ты меня выслушаешь, — чуть прищуривается, отпуская малую вероятность на то, что кейт ничего слушать не пожелает, отвесит приличия ради пощечину, и демонстративно покинет библиотеку. быть такого не может. вздор. кейт и пощечина? уилл качает головой, прогоняя всяческий бред из головы. разъединяет руки, сплетает пальцы замком, не находя никак удобного положения не только рукам, но и всему своему существу.  — ничего необычного, нужно было навестить семью. оно и хорошо, было время подумать. ты пьёшь кофе? — будто бы спохватившись, снимает пластиковую крышку со своего стакана и осторожно касается губами молочной пены.  — кейт, мы же не чужие люди, верно? меня хоть и воспитывали дипломатом, не могу сейчас красиво обходить то, что тревожит, — утыкается взглядом вглубь стакана. молчит несколько секунд, мысли по крупицам собирая. а казалось, разговор распланирован словно речь: по пунктам, выверенно, отрепетировано. оставалось встать перед зеркалом. вовсе н е т, реальность всегда иная, отличается от идеальной картинки в воображении. в реальности сердце снова стучится о грудную клетку. 

— это была ошибка в какой-то мере. я.. я не хочу терять тебя, особенно как друга, из-за какой-то глупой ошибки. понимаешь? не хочу оправдываться тем, что выпил много. звучит ужасно, и не очень правдиво. не уверен в том, что будь я трезвым, не сделал этого... — взгляд теперь в сторону уплывают, разомкнутые пальцы обхватывают тёплый стакан. студенты склонились над столами и книгами под лужами света ламп; между прочим, свет желтоватый, раздражает. студенты имеют проблемы посерьёзнее чем выяснение отношений: экзамены близятся. экзамены — страшная пора, особенно если ты не можешь подвести близких; особенно если близкие обитают в букингемском дворце. чрезвычайная ответственность.  — я сейчас скажу самое глупое, на что только способен. давай обо всём забудем, — зажмуривается, словно кидает бомбу и вот-вот ожидает оглушительного взрыва. кейт настолько своя, что уилл не боится подобных глупостей. а если заденет? своих задевать позволительно?

— хотя бы до экзаменов? я бы не предлагал этого, не будь у тебя ника, не будь у меня... этой чокнутой блондинки, — последнее шепчет себе под нос, однако, не боясь в общем-то решиться на такие мысли и слова. оливия — это одно сплошное недоразумение, из-за которого голова болит. ему должно быть стыдно. не получается. не стыдно.  — мы должны разобраться... точнее, не мы, не мы. я не хочу сказать, что у тебя беспорядок в личном, скорее у меня. у меня беспорядок. это правда. а ещё правда в том, что... — запинается, решает сделать паузу и отпить немного кофе; решение паршивое, потому что отпивает неосторожно: за тёплой пеной следует обжигающий кофейно-молочный вкус с ореховым послевкусием.  — чёрт! — чуть громче, чем позволено в этих стенах; дикие, уставшие, хищные взгляды мигом сосредотачиваются на их «столике»; зубрящие студенты готовы убивать. жар впивается в язык, жжёт, создаёт массу неприятных чувств, от которых лицо кривится. — не нравится она мне, — выдаёт раздосадовано уилл, проклиная кофе, оливию, весь чёртов мир. — я не чувствую того, что должен чувствовать рядом со своим человеком. значит, человек не мой, — прикусывает язык, выглядя комично и серьёзно _ драматично в одночасье; и только кейт, только она могла услышать подобные откровения, какие даже до друзей мужского пола не доходили. они умеют только хохотать и отвешивать шутки. уилл устал слушать шутки. но и советы ему более не нужны, потому что знает каков его долг. очевидно, расстаться и не терзать свою душу, она ещё пригодится (как минимум этой стране). 

— предлагаю вместе готовиться. болеть друг за друга. а потом устроить вечеринку! безалкогольную. между прочим, знаешь какой хочу подарок на рождество? — отставляя проклятый стакан в сторону, опирается руками о стол и подаётся вперёд. заглядывает ей в глаза, чуть опуская веки и улыбаясь одними уголками губ. ей-богу, будто снова собирается совершить глупость.  — ничего неприличного! глобус. хочу большой глобус. думаю, изучать географию. ты очень хороший советчик, таких в службе дворца не хватает, — заявляет авторитетно, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди.   

он не представляет жизни без кейт. 
а глобус — это другая история. 
[indent]
и    ч е р т я т    з в е з д ы    с у щ н о с т ь    м о ю   —   в е ч н о с т ь
а    м н е    б ы    / как дым /    в    э т о т   сон беспечный

уилл назвал её очаровательной. очаровательная. большие глаза и губы словно малиновые. мальчики вычисляют очаровательность по собственным параметрам, потому и делятся таким сугубо с мальчиками. его второй мрачный день, когда хотелось сбежать, внезапно разлился красками очаровательности. дерек, товарищ по итону, конечно подшучивал, а уилл конечно, закатывал глаза. «пока такие очаровательные девушки здесь учатся, ничего не страшно, а?» — он подмигивал и локтем в бок ударял шутливо, отчего-то доказывая, что уилл влюбился. вздор. невозможно влюбиться от одного эпичного столкновения и падения на траву. невозможно. влюблённость — вовсе предмет загадочный, неосвоенный. мама говорила: изучать бесконечно. впрочем, уилл наблюдал мамин влюблённый взгляд. доди всерьёз её увлекал, только завершение сказки трагичное. он жалеет и ненавидит доди одновременно. нет, никакой влюблённости! когда он выходил в коридор — столкнулся с блондинкой, неловко выронившей стопку книг на ковёр. уилл помог по-джентельменски. уилл не подозревал, что силы какие-то тёмные вмешиваются в саму судьбу. никого он не должен был встретить в коридоре. не должен был увлечься голубыми глазами и губами цвета чайной розы, как ему показалось при освещении раннего утра. никакой влюблённости? очередной в з д о р. он оглядывался до последнего. оглядывался и не мог понять, что за сила притяжения срабатывает; не мог понять, что за туман витает вокруг некогда трезвого сознания. он направлялся на пробежку, решив дать ей второй шанс. кейт убедительна. а ещё мама говорила: второго шанса заслуживает каждый. кейт похожа на неё. кейт очаровательная. а он опаздывает на первую их пробежку, заглядываясь на фигуру какой-то блондинки. таких дураков поискать надо, однако. бодро сбегает по лестнице, бодро бежит в сторону условленной заранее точки. губы сами собой расплываются в улыбке.  — кейт! — взмахивает рукой, окликает не менее бодро. сегодня не хочется бежать прочь. сегодня дышится легче. сегодня пусть и пасмурно, зато тревожность тонет в этих бледных, однотонных облаках. он получил долгожданную свободу и разве не стоит этому радоваться? ни одной камеры за деревом, ни одной девчонки с плакатом, ничего, что посягает на л и ч н о е. разве что одна девушка, брюнетка, очаровательная и красивая до безобразия (а такое бывает?). особенно когда улыбается.  — как спалось? — он улыбается широко, а потом слышит чьи-то шаги позади. посягательство на личное. медленно оборачивается, улыбка постепенно гаснет, брови стремятся к переносице, на которой пара морщин возникает. в пяти-шести метрах останавливаются его охранники, не иначе, одетые в обыкновенную одежду, однако не гармонирующую нисколько с университетской атмосферой. мигом себя выдают. — прости, сопровождение ты не заказывала, знаю. я тоже. они всегда за мной ходят... — хмурится сильнее, прищуривается в попытках изобрести план избавления. — ты же быстро бегаешь? очень быстро? может, оторвёмся? — неожиданно бесы запляшут в его тёмных глазах. хитро улыбается и через мгновенье срывается с места, надеясь на то, что кейт действительно быстрая. кейт, пожалуй, даже быстрее.  — свобода-а-а! — неблагоразумно кричит уилл сквозь смех, убегая п р о ч ь.  убегали они вместе.  теперь они в м е с т е.

противно?
не страшно, случается. 

итан только пожал плечами, что было самым благоразумным, произнося эти слова. принятие, — это порой, верный путь; однако уиллу не становится легче дышать, проще смотреть, особенно на кейт. совершенно не получается, когда снова и снова она находит мужество улыбнуться, будто ничего не произошло; когда бежит за ним, чтобы заверить в том, что д р у г до сих пор рядом и готов прийти на помощь. уилл убеждается с каждым днём в том, что не заслужил. не заслужил такого друга, как кэтрин элизабет миддлтон. в конце концов, после эффектного явления оливии или нашествия урагана «оливия», как прозвали тот день ребята, кейт не отказывается от совместных выходных. уилл думает, что имела бы полное право. пожалуй, таким образом и проверяется крепость дружбы (чего-то большего?). а теперь они поднимаются по трапу на борт частного самолёта с королевской эмблемой, и едва ли удастся избегать контакта со своим лучшим другом, когда круг настолько становится узким. оглядев салон не особо располагающий многими местами (зато имеется место для вытянутых ног), находит свободное кресло возле кейт и отчего-то широко улыбается, прежде чем свалиться рядом с ней, словно только что пробежал марафон и дико вымотался. скидывает самый обыкновенный рюкзак себе под ноги, в котором таскает вещи первой необходимости (его зубная щётка неизменно с ним) и несколько подарков для отца. они ведь, научились ладить и даже походить на с е м ь ю. 

— ну, немного обижен, — съехав по спинке кресла игриво надувает губы, — теперь итан не оставит меня в покое, ты же знаешь, как он мечтал играть в театре. предлагаю отменить мою кандидатуру, — однако совершенно серьёзно произносит. итан дурачится на пару с дереком, перекидывается весёлыми историями с девочками и кажется, не выглядит особо опечаленным. — что же, всё зависит от публики. благо я неплохо знаю нашу администрацию и большинство ребят, иначе было бы совсем туго, — заглядывает осторожно в рабочий процесс кейт, до сих пор не определившись со своим отношением к предстоящему спектаклю. — ничего не могу обещать, попробуем повеселиться. а если мы веселимся, почему такой серьёзный вид? — отрываясь от спинки кресла, прямо таки нагло заглядывает ей в лицо и указательным пальцем тычет в лоб, где собираются едва заметные складочки когда она сосредоточена. работа и впрямь серьёзная, что заметно по многим исписанным, напечатанным листам. 

— проблема в том, что оливия... она, конечно, идеально подходит на роль блондинки гвинет пэлтроу, тем не менее, ещё один поцелуй с ней я не переживу, — уилла передёргивает от одной мысли, одной картинки в голове, если им придётся играть страстно влюблённую пару на сцене. пристально смотрит на кейт несколько минут, прежде чем отвлечься на вопрос «желаете ли чего-то, сэр?»; разумеется, здесь они могли желать чего угодно, начиная напитками да солёными орешками и заканчивая разнообразными развлечениями. уилл просит бутылку воды и пожимает плечами. стюард-официант-лакей в одном флаконе вежливо кивает головой и переводит взгляд на кейт, в учтивом ожидании. 

— да, теперь ты тоже тратишь деньги налогоплательщиков, добро пожаловать в наш безумный клуб, — вскидывает брови игриво (вероятно, заразившись от итана чудным чувством юмора) и растягивает губы в довольной улыбке, откидываясь обратно на удобную спинку. — стоит пересмотреть выбор женской роли... — бормочет себе под нос, чего мог никто не услышать. он определённо не собирается сходить с ума настолько, однако об этом предстоит подумать позже. на данный момент куда более важно представить отцу друзей таким образом, чтобы тот выказал своё одобрение. уилл знает: друзья в этом совсем не нуждаются, скорее для н е г о важно признание; и вовсе не принца уэльского, а папы, которому теперь доводится нести двойной тяжести родительскую ношу. 

он закидывает в рот орешек, весьма удачно найдя для себя развлечение, пока кейт работает, а ребятам весело даже когда два элемента из общей картинки отсутствуют. постепенно в прессе всплывают имена, подогревается интерес, каждого в компании тщательнее изучают, надеясь отыскать нечто скандальное, любопытное; быть может, ниточка приведёт к персоне наиболее интересной. уилл ненавидит каждого журналиста, который посмел упомянуть имя хотя бы одного из друзей. и снова бессилен. снова остаётся глупо закидывать орешки в рот, пока кто-то строчит без передышки очередную статью. «дерек эбернети заваливал каждый экзамен в итоне в силу одержимости алкоголем», — последний из нелепых заголовков статьи, в которой красочно и неправдиво описывалась их дружба; однако мрачные мысли, вызывающие желание разве что схватиться за охотничье ружьё, прерывает нечто особенное (другие скажут, совсем ничего особенного). он чувствует тяжесть на плече и замирает, ещё ничего не видя, но догадываясь. уилл высоко оценивает жесты, отчасти в силу своей природной чувствительности, отчасти из-за того, что жесты в монаршей семье — предмет неоднозначный. журналисты научили осторожности не меньше, чем мудрость передаваемая из поколения в поколение. когда-то его бабушка маргарет смахивала пылинку с плеча полковника питера таунсенда; тогда же один журналист, билл мэтисон, написал что «подобный интимный жест заявляет о том, что близость уже случилась»; и теперь уилл сидит не шевелясь, забывая как дышать лишь потому, что кейт, кажется, заснула на его плече. это событие страшно вообразить, каким бы образом интерпретировали в сми. ему нравится. постепенно подкатывает чувство удовлетворения. помимо прочего он ещё знает о том, что невозможно заснуть на плече человека, которому не доверяешь. он улыбается и расслабляет плечи. быть может, хватило бы наглости и посмеяться, разве что не хочется мешать ей спать. 

жест довольно интимный, верно?
[indent]
s h e    w a s    a    g i r l    i n    a    m i l l i o n
( my friend )

i   s h o u l d   h a v e   k n o w n   s h e   w o u l d   w i n   i n   t h e   e n d

ещё во время посадки уилл уткнулся носом (серьёзно) в иллюминатор, пытаясь высмотреть хотя бы одного журналиста, фотографа или другого злодея, но пустое пространство вселяло надежды на спокойное приземление и дальнейшее передвижение. разумеется, их встречали несколько автомобилей и настоящие королевские шофёры, носящие выглаженные костюмы. уилл, как истинный джентльмен первым сбежал по трапу и протягивал девчонкам руку, отчего-то пальцы кейт сильнее сжав.
а потом они отправились д о м о й. 

хайгроув никогда не являлся полноценным домом хотя бы потому, что больше времени он с братом проводил у мамы, в кенсингтонском дворце. а потом довелось привыкать, возвращаться к помпезности и возвышенности, какая была присуща отцу. уилл всегда так думал, а иначе не выразиться о человеке, который в машине включает классику или что-то из оперы, постоянно носит костюмы, и приобретает картины маслом на аукционах. впрочем, уилл привыкал недолго, решившись жить в школьном общежитии. папа. чем же он теперь занят? 

— его сложно назвать дворцом, — виновато произносит, когда автомобиль останавливается напротив дома, шуршит гравий под колёсами. прямоугольное, трёхэтажное здание из тёсаного камня и шиферной крыши, выглядит совсем небольшим, даже скромным. приходится признаваться самому себе в том, что иногда папа вовсе не помпезный выходец из монархии, а человек, впечатлившийся светом, заливающим пустой холл когда-то заброшенного, непривлекательного поместья. — зато, здесь очень красивый парк и сад, даже бассейн, его подарила британская армия на свадьбу мамы и папы. странный подарок, но иметь бассейн не так уж плохо, — пожав плечами, уилл улыбается кейт и выбирается из салона. ей помогать не приходится, опережает один из лакеев, что мигом ознаменует перемещение из одного мира в совсем другой. впрочем, дышится здесь куда свободнее нежели в букингемском посреди лондона. вот уж где поистине ощущаешь груз ответственности и своего долга. уилл вдыхает полной грудью воздух, — чистейший, наполненный зимней свежестью и ароматом еловых, можжевельника, туи. клумбы, какими занимается отец, расцветут весной, а пока в воздухе стоит дух предстоящих праздников. 

— мой отец не настолько важная персона, чтобы перед ним кланяться, да и вообще реверансы — страшное дело. не волнуйся, я буду рядом, — заверяет уилл, подмигивая кейт, пока остальные ребята выбираются из машин и оглядывают разнообразными взглядами фасад дома, увитый плющом, обнажёнными стеблями дикого винограда и глицинии. похлопывает кейт по плечу (ей-богу, будто она твой закадычный друг мужского пола) ободрительно и первым направляется к большой, выкрашенной в белый двери, перед которой всего две ступеньки. на пороге встречает бенард, — неотъемлемая жизненно важная составляющая каждого хозяйства (доныне живущей аристократии); дворецкие вымрут самыми последними, определённо. 

— с возвращением домой, сэр. 

бенард редко улыбается, — издержки профессии; однако неизменно учтив, исполнителен, невозмутим. знает, что в этом доме всё под контролем. 

чарльз, принц уэльский, словом, п а п а, является перед ними прямиком в просторном холле (в том самом холле, где мягко рассеивается свет в дневное время) и прямиком в твидовом костюме-тройке. он улыбается до того приветливо и широко, что уилл не верит картинке. разве папа когда-нибудь улыбался подобным образом его друзьям? а может, сам уилл ничего не замечал через густую пелену обиды. обида постепенно прошла, осадок растворился, осталась пустота, которую следовало наполнить. делает шаг вперёд и обнимает несколько неловко, нерешительно, но крайне искренне. папа хлопает по спине совсем уж по-отечески и не сводит взгляда с кейт, стоящей позади. 

— что же, не могу дождаться, когда представишь друзей, — разве что взгляд направлен вовсе не весёлую гурьбу, осматривающую потолок и громадную люстру, а прямиком на одного-единственного человека. подозрительный взгляд, на который тень от густых бровей падает. папа умеет смотреть. смотреть так, что начнёшь видеть вокруг себя больше, чем раньше. уилл порывисто оборачивается. уж лучше бы папа посмотрел этим взглядом на итана или дерека, тогда не возникло бы смущающих вопросов.   

— конечно! пап, — а иначе обращаться не может, оказываясь первым поколением, которое чувствует себя свободно в компании родителей. отец подобной роскоши был попросту лишён, как и дедушка, как и прадед, как и все, кому не повезло оказаться частью этой системы.  — познакомься, моя подруга — кэтрин миддлтон. мы зовём её кейт, но тебе следует спросить разрешения, — ёжится, прячет руки в карманы брюк, пытаясь наблюдать за обоими одновременно. знакомить друзей с родителями — обыкновенное явление, верно? тогда почему же чувство упорное, будто здесь происходит нечто большее?  — мы учимся на одном курсе, — добавляет, кивая головой, вспоминая о том, что отцу предстоит ещё многое узнать. например, о глобусе и планах на будущее. 

— итак, кэтрин, — чарльз протягивает руку для рукопожатия, продолжая улыбаться (что становится всё более подозрительным для уилла).  — позволите называть вас кейт? или эту привилегию нужно заслужить? — взгляд метнётся в сторону сына; вероятно, папе захотелось добавить юмора, или выглядеть неожиданно дружелюбным? — меня же зовите просто чарльз. рад знакомству, и надеюсь, вам понравится здесь. 
[indent]
***

— было страшно? — уилл наконец-то избавляется от рюкзака, бросая на пол. его комната сохранилась нетронутой, несколько пустой, словно её обитатель появлялся здесь крайне редко. забавное наблюдение: повсюду он никак не может обосноваться, обжиться, как делают все остальные, нормальные люди. на стенах несколько картин в стиле флористики и ботаники, — отцовские увлечения утончённо вливаются в интерьер. на комоде фотографии всех близких родственников, на каминной полке несколько сувениров и предметов декора. завешены окна шторами тяжёлыми и половицы привычно скрипят. свет совсем тусклый, то ли от угасающей лампы, то ли от непривычки. во дворцах всегда отчего-то полумрак, будто его обитатели боятся с в е т а или самих себя на свету. он осматривает с какой-то тоской комнату, отражающей скорее отцовскую душу, нежели е г о.   

— ты ему понравилась, всё прошло хорошо. раньше я такого не делал, да и раньше... мы не особо ладили. теперь он интересуется моей жизнью, следовательно, твоей тоже, — заявляет с невозмутимой серьёзностью, глядя на кейт.  — потому что ты из моего ближайшего окружения. а это моя комната. здесь... — закусывает вдруг губу, запинаясь, делаясь слишком уж похожим на отца, — его привычка; на мгновенье почувствуется ком в горле, но само присутствие кейт поблизости отгоняет дурные мысли, воспоминания.  — здесь прошло наше детство. в журналах и газетах попадаются фотографии, где мама сидит на пороге этого дома. ну и много других, конечно, — чуть нахмурив брови, долго смотрит на оборки покрывала, достающие до самого деревянного пола. опускается на колени, снова доски поскрипывают, просовывает руки под оборки и нащупывает то, о чём вдруг вспомнил. старый, пыльный ящик или скорее сундук, в котором определённо хранится сокровище; если подсчитать стоимость каждого снимка, получится неплохая сумма с неплохим количеством нулей. 

[float=left][/float] — в моих тайниках фотографий ещё больше. хочешь посмотреть? все из нашего детства. в этом поместье мы прятались от общественности. очень важно, чтобы такое место было. очень надеюсь, у меня оно появится однажды, — и твои надежды непременно сбудутся. уилл распахивает сундук, едва удерживается от того, чтобы чихнуть — пыль облаком вздымается; однако, оно того стоило, чтобы ненадолго погрузиться в счастливое прошлое. здесь они плещутся в бассейне вместе с мамой, сидят в клумбах и земле вместе с папой, бегают по изумрудным лужайкам, сидят на маминых коленях, поедают летние ягоды, — уилл весь в клубничном соке, зато довольный. губы растягиваются в улыбке, сердце словно пронзает острая игла — изящно _ утончённая боль, не резкая, медленная. — мне бы хотелось создать столько же воспоминаний, чтобы в будущем мои дети открыли сундук и вспомнили, каким хорошим родителем я был, — смотрит на фотографию, где вчетвером стоят перед домом и кажется, каждый счастлив, улыбается в объектив. счастлив ли? подлинно ли улыбается? по меньшей мере, он и гарри улыбались всегда искренне, веря в счастливую семью, по-детски наивно. 

— было бы здорово, правда? — поднимает взгляд на кейт, так и замирает с фотографией в руках. её глаза в тусклом освещении изменились. излучают привлекательную таинственность, заманивают в новую, неизведанную глубину, переливаются янтарными бликами. я ей нравлюсь? — впервые спрашивает себя. он только начинает ощущать, что остались они в тишине, наедине, разве что полы скрипят иногда и ветер под наступающую ночь разгулялся. даже они создавали воспоминания вдвоём. недолгое, счастливое время, когда оба были влюблены. а значит, ему тоже понадобится кто-то; и отчего-то, кажется что кейт смотрелась бы замечательно на фоне хайгроув или балморала, или любого другого дома, принадлежащего семье. ему хочется совершить очередную глупость, до которой расстояние совсем небольшое. хочется потянуться к ней и снова почувствовать тепло, нежность губ. хочется остаться в полутьме вместе с ней и возможно, уже не возвращаться туда, где привычно шумно. где друзья, которые видимо, нашли чем заняться в частной, королевской резиденции. бенард непременно справится со своими гостями. а уилл медленно наклоняется к её лицу, настолько медленно, что можно не заметить сколь коварно исчезает дюйм за дюймом. 

— эй, где вы там! пора ужинать! 

раздаётся голос итана, однако сам итан не появляется на пороге. не часто хайгроув слышит кричащих молодых людей, что можно смахнуть на недолжное воспитание, но, разумеется, сегодня прощается. сегодня этот дом превращается в самый обычный. отец, одобряющий выбор вина от дворецкого, наверняка снисходительно улыбается, улавливая прогремевший голос итана, полный эмоций. выбор превосходный. отдалённо послышатся извинения. а извиниться стоило перед уиллом, который резко отстраняется и откашливается, — пыль оседает в горле.   

— да, пора ужинать. вам нужно отдохнуть, возможно, папа задумал охоту на завтра. хотя, я бы предложил посмотреть кино. мне же нужно вживаться в роль, — выдаёт на одном дыхании, собирая фотографии, отложенные в сторону на полу и подскакивая на ноги. ещё одной выходки он пережить не сможет. ещё одной глупой выходки не переживёт никто. 

снова бежать?
и почему ты постоянно убегаешь, виллс?

t h e r e ’ l l    b e    t i m e s    w h e n   ›   i    n e e d    y o u    t o    t e l l    m e
{ that i’m just tired }   a n d   i   n e e d   to sleep

 

только этого не хватало, — единственная мысль, которая билась в клетке сознания до последнего. а быть может, сама вселенная подкидывает знаки? мол, не стоит. не стоит лезть туда, где туман и неизвестность. где похоронено всё, что имело для тебя ценность. чуть ли не вся твоя жизнь. бред! уилл привычно теряется, когда сбегаются будто самые обеспокоенные, чтобы немедленно окружить заботой и мерами предосторожности, — нехорошо будет, если гостья заболеет. кажется, ещё никто из друзей уилла не сваливался с температурой прямиком у него д о м а. остальная компания до сих пор не вернулась, быть может, решившись на охоту или другие развлечения, как осмотр фермы или увядшего сада, — папа будет рад похвастаться всем, что сотворили его руки. уилл единственный, кто может и должен взять ситуацию под самоличный контроль, иначе не найдёт себе места ни в одном углу. она упала в холодную воду, из-за меня! — продолжает вопить его внутренний голос, оказавшийся тем ещё трусом. сперва он даёт распоряжение заварить чай, а потом отмахивается и отправляется на кухню, чтобы проконтролировать. какой же дурак! 

а быть может, само разочарование кроется в том, что был прерван особенный момент. он почувствовал необычную связь между ними. необычное понимание, какое выражала // всегда выражает кейт. в его голове она давно к е й т. иначе называть не может даже мысленно; настолько она близкая, настолько располагает к доверию. какая-то дурацкая лодка и непогода испоганили, быть может, самый важный миг его жизни. теперь стоит напротив двери, не решаясь зайти. снова. снова. снова всё начинать заново. уилл и сам не может уяснить, что за непробиваемая стена перед ним высится. почему каждый раз так сложно? почему нервничать не перестал? они же близкие друзья. близким друзьям положено оказывать помощь и как самый близкий друг, он стучит в дверь. во второй раз, так как после первой попытки пришлось подождать. оказавшись наконец в её комнате, улыбается разумеется, но пристальным взглядом осматривается. что же, стоит признать, отцовский персонал знает, что необходимо делать когда человек свалился в холодное озеро и грозится слечь с каким-нибудь воспалением лёгких. снова пропустив мимолётную улыбку, опускается осторожно на диван и передаёт чашку с чаем. одобрительно кивает, когда кейт чашку принимает. несомненно, зная уилла, они могли молчать целую вечность. зная кейт, они не будут молчать дольше минуты. быть может, в этом будет их личный секрет. 

— не успокаивай меня. ничего хуже быть не может! ты не заметила, от меня одни неприятности? помнишь нашу первую встречу? для справедливости мы должны были упасть вместе, а если теперь... ты заболеешь? господи! а как же спектакль? — он готов схватиться за голову от масштаба катастрофы, однако осознание того, что слишком эгоистично думать о спектакле, пронзает. её здоровье важнее спектаклей; важнее всего на свете. это ему следовало упасть в озеро. и взять все беды мира на свои плечи — тоже. таков уилл.  — в то место? — словно ничего не слыша до, не слыша многозначительного «или»; слишком захвачен волнением и всё ещё опечален тем, что трепетное мгновенье разрушено. теперь весьма трепетно он будет лечить свою подругу (подругу ли?).  — а, то место! — в очередной раз пронзает осознание, вспоминает для чего вовсе посадил кейт в лодку. явно не для того, чтобы устроить кораблекрушение века.  — не волнуйся, сходим ещё... точнее, поплывём. хотя, брать на себя капитанство я пока что не хочу, — не придав особого значения её словам (дурак), мотает головой. ведь вопрос прозвучал не для того, чтобы беседу поддержать. он сам вкладывал необычный смысл в своё намерение: познакомить кейт с мамой. рано или поздно они должны познакомиться. кейт могла бы отнести цветы. могла бы послушать тысячу и одну историю, которую уилл непременно вспомнил бы, смотря на выгравированное имя матери. а теперь? всё разрушено его собственными руками. однако, прислушивается к её голосу, поднимает взгляд, всё ещё выражающий искреннее сожаление. откровенно говоря, трудно представить кейт не в себе; она всегда — само благоразумие, здравый смысл, на который можно опираться. уилл продолжает быть дураком, вдруг теряя ощущение момента. на какой-то миг, недолгий, ему попросту страшно становится, что понадобится представить прямо сейчас. она же не собралась умирать прямо здесь? от страшного воспаления лёгких или другой болезни? нет, разумеется, нет. всё намного хуже. 

он продолжает смотреть на неё внимательно, неотрывно, впрочем, не задаваясь вопросом «зачем она сказала»; его тревожит больше то, как следует отреагировать, какие слова подобрать и насколько разбитой чувствует себя кейт после расставания. а вместе с тем, внутри словно загорается пламя. тяжесть спадает с души. ведь когда-то он мечтал услышать эти слова. быть может, мечтал до этого мгновенья. 

а теперь?

 

уилл поднимается с дивана, начинает расхаживать по комнате. создаётся впечатление, будто заболевать начинает он. в комнате слишком жарко, душно, сердце колотится. он оборачивается порывисто, смотрит на неё и улыбается. вообразить только: они в одной комнате, наедине, и никаких преград в виде н и к а. никаких преград в виде оливии? это дело кажется до сих пор незавершённым.

— полагаю, делиться новостями — это нормально, для друзей, — и на проклятом последнем слове ему хочется прочистить горло. больше никогда не произносить, не вспоминать. чёртова зона дружбы, которой быть не должно было никогда.  — ты как? я имею в виду, как вы разошлись? он тебя бросил? — и, если бы последовал положительный ответ, быть может, нику не поздоровилось бы. всегда можно сообщить джеку о том, что кто-то выглядит слишком подозрительно. на мгновенье уилл впрямь готов мстить, ведь кейт была счастливой, определённо счастливой. несчастные люди не смеются так заразительно, не улыбаются так ярко, не освещают твою жизнь солнечным светом. а через мгновенье идея кажется безумной, потому что лезть в личную жизнь чужую недопустимо. ему ли не знать. 

— прости, просто... казалось, вы хорошая пара, но, это ваше дело, конечно же. ты правда в порядке? отношения... это сложно, — уилл горько усмехается, отворачиваясь и подходя ближе к камину; опускает локоть на каминную полку, мигом увлекаясь оживлённым танцем языков огня в очаге. пожалуй, стоило остаться сидеть на диване, рядом с ней, вдыхая аромат ванили и окончательно сходя с ума; стоило выпустить из грудной клетки на свободу чувства, почти удушающие. а вместо этого он стоит далеко, предпочитая снова сбежать, прикинуться дураком. будто девушки о подобном сообщают вне контекста, делятся новостью, — такое случается разве что в их женском кругу. а для тебя это знак, и ты снова его не заметишь.  

— что же, теперь я буду рядом, — вдруг заявляет бодро, перемещая руки в карманы брюк. — тебя нужно вылечить, желательно до спектакля. всё, что понадобится, к твоим услугам. я здесь, пока не станет лучше. а сейчас... мне нужно сделать одно важное дело, — и он торопится выйти из комнаты. впрочем, скоро вернётся, непременно, ведь пообещал быть рядом.   

уилл набирает номер на собственном кнопочном телефоне. через несколько долгих гудков раздаётся голос. этот голос превратился в окончательно безликий. не родной, не чужой, не приятный, не отвратительный. попросту, ссылающий на равнодушие. он стоит напротив большого окна, из которого открывается вид на пустынный нынче сад, плывущий в вечерних потёмках. раскоряченные силуэты голых деревьев едва просматриваются. где-то вдали загорается луна на тёмно-синем бархате неба. умиротворяет. делает глубокий вдох, прежде чем завершить начатое. «я надеюсь, мы закончили и больше не вернёмся к этому. могу рассчитывать на тебя?» — предельно учтиво интересуется он, сохраняя дипломатичную невозмутимость. «не волнуйся, вопрос закрыт, я не заинтересована в судебных разбирательствах», — отвечает она, после чего наступает ш т и л ь. уильям разошёлся с очередной девушкой, что стало бы неплохим заголовком. ему необходимо было убедиться в том, что они взаправду разошлись и она такого же мнения. и он оборвал вызов первым, как положено по его статусу и положению, чтобы окончательно забыть этот номер.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] [indent]  [indent]  и тогда уилл вернулся.
[indent]
— как тот актёр, который оробев, терять нить знакомой роли; как тот безумец, что, впадая в гнев, в избытке сил теряет силу воли, — он держит небольшую книжицу сонетов в руках и читает тихим голосом, соперничая с шуршанием поленьев в очаге. на прикроватной тумбе стоит чашка свежего травяного чая. в душе словно буря улеглась.  — так я молчу, не зная, что сказать не оттого, что сердце охладело. нет, на мои уста кладет печать моя любовь, которой нет предела, — едва растягивает губы в улыбке, разморенный сегодняшним днём и теплом, какое стоит в её комнате. пока поэт давно живший говорит за него, нисколько не стыдясь сидит в её кровати, опираясь о подушки и постепенно теряет бдительность. клонит в сон. слабость наваливается.  — так пусть же книга говорит с тобой. пускай она, безмолвный мой ходатай... — медленно соскальзывает в более лежащее положение, того вовсе не замечая.  — идет к тебе с признаньем и мольбой... и справедливой требует расплаты… — книга выпадает из рук, когда глаза закрываются и уилл бессовестно проваливается в сон, мягкий, сладостный, крепкий. слетели последние слова с губ, о которых он, наверное, забудет. потому что станет стыдно. стыдно за то, что заснул в кровати кейт на целую ночь. просыпаться уже не хотелось. 

прочтешь ли ты слова любви немой? 
услышишь ли глазами голос мой?

я    с н о в а    н е р а з у м н о е    и    х н ы к а ю щ е е    д и т я
bewitched, bothered and bewildered · kamilah marshall
he's a fool
a n d    d o n ' t    i    k n o w    i t

он смотрит в одну точку отстранённо _ пустым взглядом, пока в стакане переливается янтарная жидкость с ароматом миндаля. в рождество принято греться пряным глинтвейном и шипучим шампанским под вечер, а ему вдруг захотелось чего покрепче, потяжелее, что будет соответствовать мыслям в голове. на фоне звучит невпопад фортепиано, и вовсе не потому, что бабушка маргарет дурно играет. напротив, она — самая талантливая среди них. попросту он то ныряет под толщу воды, то выныривает, улавливая чьи-то голоса поблизости. «bewitched, bothered and bewildered» — её персональный гимн, и говорят, не было лучшего дуэта нежели она в паре со своим отцом, и прадедом уилла, георгом. узкий семейный круг замкнулся в этом зале с огромной ёлкой, достающей самого потолка. а он медитирует то на сияющий шар, болтающийся на еловой ветке, то на гарри который дважды за вечер умудрился повздорить с отцом. разобраться бы, но сегодня голова без того тяжёлая. как и душа, камнем придавленная. когда дедушка усаживается напротив, уилл не замечает и совершенно не представляет, сколько времени тот провёл на тщательным наблюдением. 

— кто-то сегодня пропустит ужин, — наконец-то подмечает филипп, издавая весёлый, кряхтящий звук, быть может похожий на смех. иногда он кажется совсем постаревшим и совсем молодым одновременно. иногда никого лучше дедушки в этой семье не найти, потому что он умеет давать дельные советы. его пронзительный взгляд вонзается в душу и тогда понимаешь, сколько всего произошло на его веку и сколько всего повидали эти глаза. уилл недостаточно опытный и мудрый даже для того, чтобы понять умозаключения филиппа. 

— не понимаю о чём ты, — вяло отзывается уилл, снова сидя в углу дивана с закинутой на подлокотник рукой. ещё немного и виски выплеснется янтарной волной на расшитую золотистым нитями обивку, и тогда точно без ужина останется. пока что они нагуливают аппетит в большой гостиной, выпивают, общаются и чинно развлекаются, как подобает самой королевской семье. дедушка снова весело кряхтит, наверняка в глубине души потешаясь над внуком. никакого сочувствия. а впрочем, здесь не привыкли выражать ни сочувствие, ни жалость по отношению к себе. 

— такой взгляд я видел только у влюблённых дураков, — он продолжает выражаться загадками, по меньшей мере таковыми являются его выражения для уилла. — кто же она, похитившая тебя у нас в столь праздничный день? — в голосе слышится привычная дедушке нотка глумления. уилл тяжело вздыхает, отчего-то даже не желая сопротивляться и отрицать. его ведь взаправду терзают мысли о том, что они разбежались по окраинам королевства. их разделяют тысячи миль. три часа на поезде. два часа на машине. час на самолёте. они не поговорили и ему паршиво. уилл знает, даже если наберётся мужества позвонить, будет растягивать слоги и запинаться через слово, — ничего путного не выйдет. ему нужно смотреть в глаза по меньшей мере, а не на собственное отражение в тёмном окне.  — очень нравится? — дедушка снова нарушает безмолвие между ними и многозначительно улыбается. уилл снова тяжело вздыхает.  — так скажи ей об этом! — восклицает, хлопает ладонью по своему колену, заставляя горе-внука вздрогнуть и таки пролить липкий виски на брюки. 

— дед! теперь придётся переодеваться, — словно ничего важнее не существует. ему совсем не охота подниматься в свою комнату. кто-то называет подобное состояние апатией, только не дед, переживший всяческие ужасы и закалённый самой жизнью. 

— знаешь, сейчас это — меньшая из твоих проблем. запомни, у тебя всегда будет выбор: распускать сопли или действовать. поверь, от последнего больше пользы. нужно просто сделать первый шаг. однажды ты поймёшь, как тебе необходим свой человек. близкий человек. человек, о котором думая, ты выглядишь как влюблённый дурак, — и дедушка улыбается, поднимаясь с дивана, не оставляя шанса запротестовать, заспорить, отмахнуться. 

ведь он прав.
и она была п р а в а. 

уилл безвольно _ задумчиво срывает сухую траву, снова и снова, испытывая внутреннюю необходимость занять чем-то руки, а может быть, и мысли. ветер взъерошивает волосы и без того взлохмаченные. он весь взъерошенный, с развязанными шнурками на одном кроссовке, с обветренными губами и шероховатыми щеками. слишком часто гуляет наедине с ветром; однако, рядом с этой девушкой, имя которой совершенно необыкновенное и отключает разум, ему плевать. нет, вовсе не потому, что безразлично в каком перед ней виде. скорее, позволяет себе быть собой. быть мальчишкой, которому позволено в с ё, а особенно — быть нормальным, неидеальным, не _ святым (гарри то и дело твердит что этот образ принадлежит уиллу, иначе быть не может). рядом с ней комфортно молчать, может быть часами, ведь она излучает поддержку на каком-то ментальном, невидимом уровне. он знает, что может ответить на вопрос спустя время, или не ответить вовсе. она поймёт. пожимает плечами, срывая очередную травинку, проскользнувшую сквозь пальцы. разумеется, тяжело. наверняка кейт знает, а спрашивает приличия ради, чтобы нарушить тишину и позволить ему говорить. слишком мало людей в этом мире, с которыми можно просто г о в о р и т ь. внутри системы никто не захочет узнать о том, что тебе тяжело. всем тяжело. никто не жалуется. благо об этом не знает кейт и не напомнит, что жалеть себя непозволительно. уилл невольно улыбается и переводит взгляд на неё, сидящую рядом в высокой траве. до чего хорошо сидеть вместе, прятаться от всего мира или по крайней мере, создавать иллюзию уединённости, укромного места. на сей раз удалось оторваться от джека и обоим непременно влетит, — пусть, разочек можно, даже папа одобрил.  — да, у тебя репутация правильной, идеальной девчонки, — улыбается шире, отводя взгляд в сторону горизонта, где полоска моря чуть темнее сегодняшнего безоблачного неба; пожалуй, приятно знать, что ты не одинок, верно? ты — один из многих, кому приходится бороться со слабостями и монстрами из-под кровати. если тебе страшно или дурно — значит, ничем не разнишься от других. и этот вывод неожиданно согревает душу. все мальчишки то и дело обсуждают достоинства кейт, называя её «прекрасная кейт»; разве что не выпрашивают номер телефона, доставшийся уиллу по счастливой случайности — быть на одном курсе, разве не счастливая случайность? так как догадываются, уилл смотрит ей вслед слишком неравнодушно. он прислушивается к её голосу, выбивающемуся на фоне шума накатывающих волн и умиротворение накрывает точно та волна, накрывшая берег.  он долго молчит, обдумывая услышанное. а потом переводит внимательный взгляд на профиль кейт. удобно разглядывать человека, пока тот отвлечён мыслями и видами. быть может, потому всё так затянется. украдкой далеко не проберёшься.  — у тебя очень мудрый отец, — заключает он задумчиво.  есть ли у тебя что-то ради чего ты готов продолжать? — отпечатывается на душе. пульсирует яркой мыслью, которая впредь не оставит в покое.

ради чего, или кого ты готов продолжать? 

уилл смотрит на своё отражение в тёмном окне и прислушивается к её голосу. в библиотеке царит тишина. он откликнулся тотчас же, когда дворецкий наконец-то сообщил о звонке. в ворохе последних приготовлений к праздничному ужину никто не слышал телефона. уилл вовсе забыл, где оставил свою нокию, которая прежде всегда находилась в кармане брюк. в этот вечер ему не нужна была связь с миром, может быть, только с одним человеком и этот человек сейчас что-то спрашивает у него. дабы оставаться вежливым и хорошим другом, он постарался изложить вкратце обстановку. подарки были крайне забавные и соответствовали традиции дурацких, дешёвых подарков; дедушка травил анекдоты; бабушка маргарет играла на фортепиано; гарри не поладил с папой и кажется, пора бы познакомить младшего с кейт; говорят, запечённая утка в этом году удалась превосходно. а потом он понял, что всё это — ненужная ерунда на фоне более глобальной проблемы. он смотрит на своё отражение и думает о подарке. вовсе не о том, что приготовила кейт, а стоило проявить вежливость. думает о своём подарке. достаточно ли он хорош? 

— надеюсь, не очень дорогой, — выдаёт неуклюже, чтобы замолкнуть снова на следующие несколько минут, потому что кейт умеет шокировать. у неё множество достоинств. а это особенно яркое. на сей раз фейерверки взрываются на шесть дней раньше. миллионы искр в его сознании. эта фраза звучит в реальном времени, не походит на галлюцинации или сон. фраза, заевшая пластинкой, лишь потому, что представляет огромную важность. его сердце колотится снова. он присматривается и замечает медленно опадающие снежные хлопья в полутьме улицы. быть может, то был знак. 

— кейт... — закусывает губу оборачиваясь; в щели незакрытой двери мелькают его родные, голоса едва слышны.  — обязательно расскажу. немного позже. извини... мне нужно... отключиться. представляешь, здесь тоже снег идёт... снег... — завороженно, возвращаясь взглядом к окну. он обещает перезвонить и скидывает звонок. 

ради чего, или кого ты готов продолжать?

— джек, не задавай вопросов, просто отвечай. хочешь рождественскую премию? 

филипп смотрел в окно и прятал гордую улыбку за ободком стакана с виски, пока автомобиль, пронзая темноту светом фар, отъезжал от крыльца сандрингемского дворца. ведь он был прав, кто-то сегодня пропустит ужин. 

это я попросила ника расстаться. 

сколько же раз она признавалась? и сколько раз признавался он, того, не замечая? признавались в чувствах. можно ли это назвать любовью? уилл не знает. не знает ничего, кроме того, что хочет быть рядом с ней, держать за руку и слышать её голос. верно, она пыталась признаться. девушки не сообщают о столь личном своим друзьям мужского пола. только сейчас, глядя на подсвеченную фарами дорогу он наконец-то п о н и м а е т. джек поглядывает краем глаза на своего пассажира _ подопечного и отчего-то улыбается так же многозначительно, как дедушка. автомобиль мчится вперёд, дух захватывает и мурашки по коже бегут от того, что предстоит в п е р е д и. 

а вот тебя называть другом все сложнее. 

они давно не друзья. они изначально друзьями быть не должны были, разве что в контексте и н ы х отношений. это была симпатия с первого взгляда, лишь крепнувшая с каждым днём. просто в их семье проблемы с выражением чувств. уилл уверен только в том, что мама сейчас улыбается и молчаливо _ одобрительно кивает головой. снег продолжает сыпать и они рискуют застрять в каком-нибудь маленьком аэропорту на целую ночь. остаётся разве что молиться, ведь бабушка сказала «что твоё, будет твоим. он об этом позаботится». и была права. когда самолёт отрывается от земли, уилл ощущает себя самым счастливым человеком в мире, улыбаясь отражению в иллюминаторе. а ведь счастливым можно было стать куда р а н ь ш е. 

уилл, ты мне... очень нравишься.

её признание плеснуло масла в огонь и теперь душа изнутри обжигается. ему необходимо посмотреть в глаза. быть рядом. стоять напротив; об этом невозможно говорить по телефону. ему т а к хочется ответить. самый долгий час в тёмном небе заканчивается посадкой в графстве норфолк. здесь впрямь снег заметает улицы и ему теперь не страшно не вернуться, застрять быть может, вместе с ней. не страшно. страшнее было не добраться. 

— как-то неудобно, я совсем... с пустыми руками, — взволнованно произносит уилл, поглядывая на окна, изливающие мягкий уютный свет на улицу. он в одной куртке, шарф неряшливо обмотан вокруг шеи и никакой шапки, снежные хлопья путаются во вьющихся от влаги волосах. джек совершенно спокоен и невозмутим, как положено человеку его профессии. только уголки губ поддёрнуты. 

— сэр, позвольте отметить, нет лучшего подарка, чем ваше присутствие здесь. 

и тогда уилл широко улыбается, прежде чем глубоко вдохнуть морозный воздух и развернуться в сторону дорожки, ведущей к дому. 

я бы все равно могла оставаться рядом?
теперь рядом буду я.
[indent]

без тебя
[indent]  [indent]  [indent] м е н я    ф а к т и ч е с к и   
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] н е т

он топчется на коврике перед дверью нерешительно, поглядывая на кнопку звонка. а следует ли отрепетировать речь? в самолёте был занят воспоминаниями и самобичеванием, раскопками их истории, начавшейся с первого дня в университете. стоило подумать о том, что сказать. ведь сказать следует многое. ведь кейт довелось пережить тоже многое, в особенности его глупость и недогадливость. рука тянется к звонку, замирает на пару секунд. однажды ты поймёшь, как тебе необходим свой человек. нажимает на кнопку и делает шаг назад, выпрямляя спину. на последние пару часов уилл напрочь забылся, кем является и каково это, встретить его персону на пороге своего дома. определённо промахнулся, ведь дверь могла открыть не кейт. ведь у неё тоже есть с е м ь я. шмыгает покрасневшим носом, отсчитывая секунды. а если никто не откроет? если она расстроилась? обиделась? он ведь, совсем невежливо сбросил звонок. не объясняясь, снова сбегая. она могла увидеть его в окно? нет, разумеется, нет, глупости. дверь открывается, сердце обрывается, дар речи исчезает на считанные секунды. перед ним возникает незнакомый мужчина. лишь всматриваясь в черты лица, вдруг узнаёт кейт. они впрямь похожи. наверняка, её отец. ничего хуже быть не может, верно? каждый молодой человек чертовски нервничает перед встречей с родителями девушки. совершенно неподготовленный, уилл растягивает губы в нерешительной улыбке. 

— добрый вечер, сэр, — осторожно, но приветственно поднимает руку.  — я.. прошу прощения за неожиданный визит. для меня он такой же внезапный, как и для вас, — а руки предательски начинают мёрзнуть, снежные хлопья падают на замёрзший нос и трепещущие ресницы. дипломатия — это то, что следует предпринимать в любой неясной ситуации.  — с вашего позволения, мне очень нужно увидеть вашу дочь, — почти уверенный в том, что видит перед собой отца кейт, смотрит на него почти умоляюще. последует пауза, прежде чем его пригласят зайти; и тогда уилл переступает порог, больше не сомневаясь.  — я не хочу доставлять вам неудобств, поэтому... не задержусь, — стягивая с шеи шарф, он пытается уловить реакцию её отца, который вероятно, на какое-то время убедил себя забыть о том, что на пороге его дома объявился некий принц. сегодня он будет однокурсником дочери, ведь так проще воспринимать происходящее. уилл благодарен. вспоминать о деталях сейчас совсем лишнее. кажется, его зовут майкл. майкл весьма любезно приглашает пройти в гостиную, где находится кейт и очевидно, вся семья миддлтон. 

уилл забывается пуще прежнего. ничего не видит // не замечает, кроме неё. позже ему будет интересна каждая мелочь в этом доме, каждый человек с которым не знаком лично. а пока в голове крутится «ты мне нравишься» и огромный рой других фраз, слов, воспоминаний. быть может, филипп прав, называя его влюблённым дураком. только влюблённые и дураки способны творить нечто необъяснимое, выходящее за всяческие рамки приличия, этикета в конце концов. что говорится в королевском протоколе по поводу публичного проявления чувств? кейт так удобно оказывается посреди гостиной, а он так удобно стоит напротив неё, разве что пять шагов разделяют. пять секунд до неминуемого. раз. он нашёл её. два. он влюблён в неё. три. расстояние стремительно сокращается. четыре. сомнения стёрты в пыль. пять. ничего не имеет значения. он обхватывает ладонями её лицо и наклоняясь, целует. целует без шансов вырваться. целует так, как мечтал с первого дня знакомства. уверенно и с лёгким напором, вычерпывая из лёгких воздух и признаваясь наконец-то по-настоящему. на мгновенье открывает глаза, улыбается и снова проваливается в приятную темноту. это могло бы длиться в е ч н о, если бы не чей-то деликатный кашель намекающий на ожидание подробностей, и вероятно, объяснений. пожалуй, сперва стоило познакомиться с её родителями. 

— прости... прости, — отстраняется на несколько миллиметров, касаясь лбом её лба, — наверное у меня нос холодный, — тихо смеётся, выдыхает, позволяет себе восстановить дыхание, прежде чем продолжить. — кейт, ты тоже мне нравишься, и я должен был сказать это, глядя в твои глаза, — берёт её за руки, тёплые и нежные, растворяясь в моменте; его более ничего не гложет, ничего не терзает душу и тяжести больше нет. ему бы хотелось опрокинуть бокал шампанского. — следовало раньше об этом сказать. ты нравишься мне с первого дня в сент-эндрюсе. просто... я испугался. испугался этого чувства. раньше такого не было. будто бы... всё серьёзно, понимаешь? — прищуривается надеясь всем сердцем на то, что она понимает.  — не просто университетский роман... не подростковая влюблённость. что-то другое. я был таким дураком... — последние слова шёпотом слетают с губ. он смотрит на неё и едва верит тому, что происходит. это не сон и даже не романтическая комедия под рождество. его реальность. их реальность. на двоих.  — признаться себе оказалось сложнее, чем тебе. ты мне очень сильно нравишься, и я хочу, чтобы ты была рядом, как мой друг и моя девушка. зона дружбы не для нас, ничего ужаснее быть не может на самом деле. я хочу большего, — выпрямляя спину, он произносит эти слова как никогда уверенно, нагло и совершенно откровенно.  — и конечно же, мне так хотелось увидеть подарок... — конечно же, он шутит, ведь не ради её подарка преодолел не только расстояние, но и самого себя.  — ты думаешь, ради чего я здесь? правда, я не захватил подарок для тебя, — принимает весьма виноватый, извиняющийся вид. а потом оборачивается, и видит всех зрителей этого действа (они отрепетировали на настоящей сцене), которые находились позади. уилл готовит поспорить: его уши краснеют, и вовсе не из-за резкой смены температур. 

— всем привет, меня зовут уилл, — снова поднимает нерешительно руку, весьма смущённо улыбаясь. совсем некрасиво заставлять кейт объясняться перед родными, когда являешься виновником или тем, кто вызвал сплошные вопросительно-недоумённые взгляды.  — и я очень надеюсь, что стану парнем кейт. если она, конечно же, согласится. а иначе будет несколько неловкая ситуация. после её согласия непременно попрошу вашего одобрения, сэр, — переводит сияющий взгляд, полный надежды, на майкла. на самом деле не каждого родителя устроит т а к а я кандидатура и родители будут правы, ведь после данного согласия её жизнь прежней не будет. никогда.  — я совсем не принц из сказки и моя жизнь — не сказка. это правда. знаете... — он опускает глаза и тепло улыбается воспоминанию, — любовь не перечеркивает других чувств. можно злиться, и любить. можно бояться, и любить. можно грустить, и любить. вопрос только в том, есть ли у тебя кто-то, ради кого ты готов продолжать. 

крепко сжимает её руку в своей. 
это было лишь н а ч а л о.

—  2  — you're    [   a n d    a l w a y s     w i l l    i    b e    t h e r e   ] my angel i n     t h e     s n o w /// конец 2021 года   мягкий, пушистый словно шерстяные свитера и тёплые носки, снег валил с раннего утра до полуночи; словно рождественское чудо, о котором грезили все дети королевства. а особенно тройка неугомонных ребят, которые первым делом, вскочив со своих кроватей, подбегают к окнам в самых отчаянных надеждах увидеть пусть одну, но снежинку; пусть она упадёт и мигом растает, зато подкрепит надежду, не даст совсем пасть духом. магия случилась: они, по обыкновению, подорвались с кроватей и обнаружили в окнах настоящий снегопад. снег заметает следы, верхушки и ветви деревьев, крыши домов и автомобилей, дорожки в парках, площади и навесы кофеен, пекарен, окна которых светятся рождественскими украшениями. дороги довелось расчищать, образуя по обоим краям горы снега. они остановились перед светофором, и пока все наблюдали за спешащими спрятаться в тёплых местах, людьми (многие поднимают высокие воротники пальто, натягивают шапку на уши, прячут красные носы в шарфах), шарлотта смотрела задумчиво в боковое окно. «посмотрите, какая красивая ёлка», — словно ничего красивее не случалось в её жизни, она тоскливо уткнулась лбом в окно и начала пальчиком выводить очертания этой ёлки на стекле. рядом сидящий луи в детском кресле восторга не разделил, увлечённый своим игрушечным динозавром; джордж, довольно взрослый чтобы пристёгиваться ремнём безопасности, пожал плечами. «знаешь, сколько у нас этих ёлок?» — довольно по-взрослому скорее заявил он, чем попытался проверить знания сестры. уилл за рулём, взглянув на детей в зеркало заднего вида, только улыбнулся. джордж совершенно прав: ёлок в их распоряжении предостаточно. в букингемском дворце ёлки наряжают в мраморном зале; в сандрингеме выбирают зал, где собирается семья после ужина; в виндзорском замке огромная ёлка до потолка; в хайгроув и балморале тоже, ведь дух праздника должен наполнять каждый дом. в конце концов, ни душевности, ни ощущения особенной поры. джордж верно отметил, пока каждая семья совместно наряжает ёлку, им приходится наблюдать за тем, как затаскивают огромные стремянки, ящики с инструментами, и начинают декорировать просто потому, что никто из членов семьи до верхушки даже не дотянется. выглядит завораживающе, величественно, но с каким-то чувством обделённости.  в этом году чудес целый мешок, не иначе. помимо запорошенного лондона и половины англии, рождество переместилось в виндзорский замок в беркшире. только джордж сделал умный вид, словно понимает больше, чем остальные. пандемия — страшное слово, маленьким знать не положено. все были встревожены до последнего, пока не выдохнули, оказавшись в кругу семьи, за надёжными стенами, — это ведь, замок, чуть ли не крепость. «я знаю, что вам нужно», — загадочно произнесла бабушка, не менее загадочно улыбаясь уиллу. они видятся совсем уж не _ часто в последнее время, и он совсем уж скучает. у него в ладони оказался тяжёлый ключ, обещающий отпереть дверь определённо в нарнию.  — ничего себе! — луи проскальзывает между братом и сестрой, врываясь в невероятно захламлённое и пыльное пространство, называемое чердаком. его огромные, определённо мамины глаза делаются только больше, загораются восторгом и диким любопытством. прежде чем заняться тщательным осмотром, он начинает носиться из угла в угол. шарлотта, как положено девочке, проникает в неведомое постепенно, осторожно переступая всё, что оказывается под ногами. пальцами, несколько брезгливо подхватывает за ухо потрёпанного зайца, сидящего на старом сундуке. заяц оказывается без глаза и скорее походит на декорацию к другому празднику. джордж держится уилла, вовсе не потому, что неизвестная полутьма пугает, а потому, что старшие всегда со старшими. смотрит на младших почти осуждающе и качает головой. говорят, похож на свою прабабушку в детстве. на этом дивном чердаке обнаруживается вскоре электричество, вспыхивает одна-единственная лампочка, болтающаяся на проводе. впрочем, здесь давно не бывал электрик и от проводов настоятельно рекомендовали держаться подальше. чего уж, рекомендовали вовсе не лезть на чердак, так как затея сомнительная (и одобрена самой королевой).  — пап, сундук! — радостно оповещает шарли, находя тот самый сундук, заваленный засохшими еловыми ветками. все мигом сбегаются в одну точку, сгорая от нетерпения заглянуть в само прошлое. говорят, какие-то безделушки сохранились с времён королевы виктории. только об этом следует умолчать, иначе немедленно отправят в музей. уилл выдерживает торжественную паузу, оглядывая всех своих детей и наконец, поднимает тяжёлую крышку. глаза загораются, будто из недр этого старинного ящика вырываются наружу лучи настоящего пиратского сокровища. здесь были оловянные солдатики, маленькие деревянные паровозы, короны из бархата, ордена, старинные монеты и даже пуддинги вышитые бисером и золотыми нитками; запах старых игрушек и пыли неминуем, но это лишь малые жертвы, ведь у них будет своя маленькая ёлка и самые неповторимые в мире украшения. каждый раз, наблюдая за детьми, уилл понимает: всё было не зря // зря ничего не было.  — ну что, обрадуем маму? — весело спрашивает уилл, хлопая в пыльные ладоши.  — мама точно не обрадуется, — заключает шарлотта, надевая на голову сухой венок из омелы (или того что осталось).  если мама не обрадуется запылившимся игрушкам, то их счастью — непременно.