сладко-горькое или горько-сладкое? послевкусие то ли танца, то ли осевших на языке ароматов духов и лака для волос, то ли само обстоятельство как плитка чёрного шоколада. хочется растягивать до бесконечности от желания и горечи в одночасье; хочется ближе, а невидимая стена не подпускает. впрочем, если присмотреться, вполне себе видимая, даже осязаемая. иногда (ретт ненавидит всей душой эти «иногда») не разобрать, что чувствуешь — неприятное, скребущее, словно резкое падение вниз после того, как разочарование подталкивает в спину. разочарование — самое точное определение. помимо неопределённых чувств ретт искренне не приветствует разбора отношений напоказ, сцен, будто жизнь впрямь театр; его бывшие отчего-то особо сильно увлекались скандалами на публику, тем самым только углубив отвращение. родители имеют дурную привычку отчитывать детей / сыпать замечаниями / отдёргивать, даже если их дети давно взрослые. его бы передёрнуло как от дольки свежего лимона, но на сей раз сдерживается, чтобы трижды не просить прощения. отпивает воды из бокала, возвращаясь в образ того тринадцатилетнего мальчишки, который всей душой желает бунтовать против взрослых / всего мира. только на этот раз ему трудно не согласиться: мона впрямь очаровательна. а перспектива быть навязанным, едва ли молодым, человеком — вовсе н е т. он ловит её взгляд, переменившееся настроение, касание и вдруг осознаёт, что оставаться здесь не хочет. она уходит, а его бездействие расценивается как несогласие. неверно, потому что сегодня куда чаще согласен с ней, нежели с человеком, которого впрямь не помнит. не помнит каменную маску на лице, бездушность, надменность во взгляде, уверенность в том, что другие “неправы”. ретт отмеряет не более десяти минут вежливости, в конце которых поднимает взгляд на мистера андерсона. 

— прошу меня извинить, сегодня придётся уйти раньше, — не станет объясняться хотя бы потому, что не обязан. сорокалетие наступает вовсе не для того, чтобы нести на плечах груз необходимости оправдываться при каждом решении.  — буду рад увидеться с вами снова, — мельком да с натяжкой улыбается, прежде чем попросить счёт и окончательно откланяться. будет ли рад? у ретта есть один огромный недостаток — верить в людей до последнего, не замечать порой очевидного, вопреки тому, что профессия вынуждает читать людей. неудивительно: моне хотелось “домой”. 

ретт должен отыскать её хотя бы потому, что нечто внутреннее не позволяет бросить здесь, посреди сырой неприветливой ночи и одиночества. если бы только понял “раньше”, прямо сейчас, осторожно к ней подступаясь. говорят, любовь делает слепыми и глухими; может быть, вспыхнувшая симпатия, тлеющая долгое время т о ж е. словно ветер выдувает из души неприязнь; с кем не бывает? семейные разногласия — явление обыденное. семейные ссоры наблюдаются ежедневно, стоит только выйти за ланчем в забегаловку через дорогу. ретт быстро избавляется от обескураживающего чувства, возникшего недавно, снова (невольно) превращаясь в отрицательного героя на стороне зла. нет, он вовсе не понимает значения фразы “не стоило”, иначе толком не начавшаяся история нашла своё завершение здесь, под ветром и ночными огнями, под её удивлённые (бесконечно завораживающие) глаза. он будто бы только притворяется хорошим и сам того не знает. 

он только голову склоняет с лёгким чувством вины, на самом деле не понимая, где совершил ошибку. святая простота. делает шаг навстречу, слушая её голос. а разве справляется? порой кажется, справляется кто угодно, только не он. 

— ещё одна моя обязанность — выглядеть хорошо, — усмехается мельком, продолжая рассматривать отблески тусклого света на лакированных туфлях. — ты знаешь, как легко прячется усталость под слоем грима. правда? мы с тобой мало чем отличаемся, — сказано вовсе не для того, чтобы показаться х о р о ш и м; ему самому бы излить душу, да некому. помимо всех тех высокооплачиваемых специалистов, сеансы с которыми заканчиваются его отсутствием.  — от осознания того, что мы не одиноки, становится легче, — ещё один шаг вперёд, где остановится, не решаясь подойти ещё ближе. можно подумать, у ретта весьма кратковременная память: не было ни танца, ни сцены за столом, ни слов-недопониманий. что-то внутри подсказывает _ предостерегает: ближе не подходи. ретт качает головой, продолжает избегать зрительного контакта. до чего же они похожи в эту секунду.  — я не похожу на отца, и на всех остальных прославленных родственников. до гордости далеко, — о чём он постоянно тревожился раньше, а теперь странное онемение чувств, плевать, что подумают окружающие. может быть, выгорание. ему хочется переубедить в обратном, — разве родители могут не любить? удерживается благодаря всё тому же дурному предчувствию. следующая фраза моны лишь убеждает в том, что болтать здесь не стоит. достаточно бессмысленного переброса словами за столом. “не твоё дело”, — отрезает внутренний голос. разве должна мона просить прощения? что-то не складывается с того мига, когда переступили порог гримёрки. что-то не складывается. следовало понять раньше. он смотрит на неё долго и молчит, молчит тоже долго, непозволительно долго. забывая о границах, подходит совсем близко, перекидывая пиджак со своих плеч на её. холодно ведь. холодно в душе, и вроде бы теплее становится, когда огромный пиджак поглощает мону и хочется думать, согревает. ничего более подходящего сделать или сказать не может. может говорить о чём угодно, только никогда не поймёт, что значит “быть нежеланным ребёнком мистера андерсона”. не слышит голоса, засматривается на лицо, освещаемое разве что редким светом то автомобильных фар, то фонарей и окон. печальные улыбки особо красивы и особо остры, если человек “небезразличен”. легко поддаётся, наклоняется, отчего-то не ожидая ощутить прикосновения мягких губ к колючей щеке. 

скажи милая, 

разве у нас не было ш а н с а?

они застывают вблизи друг от друга, он смотрит в её глаза, пытаясь насмотреться за те минуты, пока изучал асфальт и свою начищенную обувь. они чертовски близко и чертовски д а л е к о, наверное, не подозревая о том, сколь глубокие пропасти пролегают между ними прямо сейчас и надолго. — тогда... до встречи? — отчего-то выходит вопросительная интонация, навеянная сомнениями. улыбается несмело, и её приходится отпустить, отвести взгляд. смотрит вслед до последнего, пряча руки в карманах от неуютной прохлады. у неё останется пиджак, как гарантия того, что н о в а я встреча случится. плевать на службы доставки, курьеров и любых людей, которые могли бы вернуть эту вещь. он хочет получить пиджак из её рук. принципиально, безоговорочно, эгоистично. у него останется послевкусие то ли сладкое, то ли горькое; мгновение в бесконечной однотонной плёнке — бесценное. 

***

— ну же, рассказывай, тебе она понравилась? — громко звенит родной голос над ухом; эмма беспардонно кидается сзади, обхватывая руками шею, точно, как в детстве. её любимым занятием являлось катание на спине и безусловно, ретт был самым эксплуатируемым. теперь он едва удерживает равновесие, чтобы не свалиться с высокого барного стула. утро обещало пройти в положенном спокойствии для субботы. вместо того, чтобы самостоятельно готовить завтрак или завтракать где-то в чужом месте, он приходит в семейный ресторан ещё до открытия. марк поджаривает глазунью, оставляет на барной стойке свежую газету и чашку капучино. утром в субботу можно обойтись без двойной порции американо, верно? эмма отвозит детей в школу танцев, после чего вихрем врывается и наводит положенные порядки перед открытием. сегодня вихрь особенно небезопасный. полугорячий кофе чудом не оказывается на джинсах. следует быть её старшим братом, чтобы настроиться на волну и сообразить, о чём речь. впрочем, на сей раз ретт не испытывает трудностей, так как всю ночь думал об этом. думает до сих пор. улыбается, пытаясь избавиться от цепких рук на шее. 

— если ты меня задушишь, всё потеряет смысл. понравилась, понравилась, — оживлённо повторяет для пущей убедительности. она пересаживается на стул рядом. отпивает из его чашки, оставаясь довольной с молочно-кофейными усами над линией губ.  — разве могло быть иначе? она... очаровательна, и в то же время... улыбается грустно. грусть в глазах не появляется без причины, верно? — откладывает аккуратно сложенную газету в сторону, в которой никогда не бывает хороших новостей. заодно и очки с прозрачными стёклами. эмма любит припоминать “у тебя даже очки есть, а жены нет”, намекая на быстротечность _ неумолимость времени. оказывается, проникнуться симпатией к девушке в возрасте далёком от двадцати, весьма волнительно. будто бы молодеешь. 

— всё потому, что у неё нет тебя. ты заставишь её улыбаться, — уверяет сестра, беря его за руки. до чего же самоуверенно и попросту некрасиво.  — да, я немного сомневаюсь, ты тот ещё зануда, тем не менее, если постараться... и что же ты сделал этим утром, братец? 

— отправил цветы, — прячет чуть неловкую улыбку за ободком чашки, нисколько не лукавя. букет весенних цветов впрямь был отправлен на положенный адрес. вчерашних роз оказалось недостаточно. хочется большего. все цветочные магазины города, если не всего мира. собственноручно вывел на маленькой открытке “спасибо за вечер”. задержал дыхание до следующей встречи. 

***

этот дом стоял в пламени, которое оставило след чёрными пятнами _ разводами на фасаде. его стены видели смены поколений, слышали плач, крик, выстрелы меткие и невпопад, разговоры шёпотом и вполголоса; ведь тогда никто не говорил в полную силу; когда остров был объят хаосом, а его земля была выжжена — дом стоял, намертво вросший вглубь. блуждая его коридорами, становится стыдно за каждую трещину, царапину, облезшую краску, — всё свидетельство неуважения, заброшенности. на какое-то время о нём забыли, а теперь обходят комнаты, оценивая обстановку и обсуждая, где начать реставрацию. “быть ирландцем значит чувствовать боль, стоя на этой земле. она до сих пор не остыла”, — наставлял отец их, совсем ещё маленьких детей, бывающих на р о д и н е во время каникул. ретт проникается отцовскими словами только сейчас, наконец прибыв до-мой в состоянии расслабленности. пусть pr-отдел вопит о рейтингах, о выборах, ему плевать, потому что внутри зародилось предчувствие особенного, и оно вовсе не касается переизбрания на должность. самолёт фицджеральдов вылетел заблаговременно, дабы устроить комфортный приём гостей, насколько позволяла обстановка. комнаты пусты, местами стены покрылись тёмно-синим пятнами. чувствуется сырость — камины теперь топить круглосуточно, чтобы согреть эту громадину с двумя этажами. сады безнадёжно запущены, заросшие травой, сорняками и стыдно признаться, дикими цветами. ранее выстриженные кусты приобрели причудливые формы, сделались лохматыми и раскоряченными. но куда больнее смотреть на внутренность дома, где совершалась уборка не чаще раза в месяц. работников быстро не найти, а потому всему семейству довелось немедленно взяться за работу. родители казалось, обзавелись новеньким хобби и утвердились в желании переехать. только бы никто не грохнулся с лестницы, а лестниц здесь достаточно, от стремянок до подъёма на второй этаж. ретт, не раздумывая, решил отдать свою комнату моне, и самолично взялся за подготовку. по крайней мере, в его комнате не воняет плесенью, не разошёлся трещинами потолок, открывается чудесный вид из окон на холмы. за несколько дней удалось вызвать работников из ближайшего маленького города, и даже старого карсона, который когда-то служил хранителем этого дома. 

с замиранием сердца каждый ждал, когда на гладкую зелёную поляну опустится вертолёт. отдалённость поместья буквально вынуждает пользоваться дорогими способами, чтобы гости не скучали в автомобилях три с лишним часа. пусть виды по дороге от ближайшего аэропорта заслуживают внимания. ретт на пару с марком кидаются помочь, следом бегут и дети, неугомонные, пока остальные остаются около парадного входа как прописано сугубо британским этикетом. вертолёт продолжает крутить лопастями, шум оглушает, ветер бьёт в лицо, а он пробирается вперёд крайне принципиально. он должен увидеть её первым, должен увидеть её, должен превратиться в самого положительного героя на время, которое о н а проведёт здесь. понравится ли ей? она будет р а д а видеть его? снова будет хотеть вернуться домой и только? ретт впрямь видит мону первым, видит когда открывается дверь, выпуская наружу аромат дорогих парфюмов и обновлённого салона. ретт уверенно улыбается, протягивает руку и помогает спуститься на землю. 

— добро пожаловать в ирландию! — пытается перекричать вертолёт и ветер, и весь мир, не позволяющий ему говорить. крепко сжимает её пальцы, отчего-то забывая, что их можно отпустить. глаза, отражающие закатное сияние солнца снова завораживают. между тем, позади них действительно огненные краски расплёскиваются по небу, а площадка из подстриженной травы заливается янтарём. марк уделяет внимание мистеру и миссис андерсон, достаёт чемоданы, совсем не ожидая помощи. — надеюсь полёт был приятным. прошу меня извинить, — наконец-то отпуская руку моны, ретт приветливо улыбается её родителям, словно воспоминания о вечере в ресторане надёжно стёрты. когда вертолёт вернулся в воздух, а половина расстояния до дома преодолена, слышится знакомый голос. 

— неужто у вас нет помощников? — интересуется мистер андерсон, да так что ретт теряется на пару мгновений. помощники? невольно оборачивается, дабы взглянуть на фредерика, но невзначай замечает дорожки по траве, оставленные колёсиками чемоданов. “вот для чего помощники!” у её отца определённо дар загонять в тупик за считанные секунды. 

— нет, сегодня у нас нет даже поваров, поэтому готовить будет марк. марк — муж моей сестры, у него свой ресторан в майами. у нас принято самостоятельно возить свои чемоданы, — ретт пожимает плечами, а марк только кивает головой с лёгкой доброй улыбкой на лице. он куда более застенчив, тих и нерешителен, нежели ретт и его угораздило жениться на эмме.  — как долетели? — быть может, стоит перевести тему — ухмылка мистера андерсона самую малость обескуражила и напомнила, что не каждая тема будет уместна в этой компании. 

перед домом носятся дети, эмма держит матушку под руку, а мистер фицджеральд нетерпеливо выглядывает гостей под пристальным наблюдением мистера карсона. впрочем, под его пристальным наблюдением теперь весь дом и его обитатели. первой столь бесцеремонно визжит эмма, отрываясь от руки мамы и подбегая к моне с реттом. набрасывается с объятьями покрепче чем некоторые мужские, и заставляет волноваться за мону. на мгновенье покажется, гостей ждала эмма куда более сильно, нетерпеливо чем сам ретт, мечтавший каждую ночь вновь увидеть мону. он, разумеется, не станет ревновать. “быть может”. отец охотно идёт навстречу, протягивает руку, а после заключает в такие же дружеские, только не столь крепкие (скорее выдержанные его воспитанием) объятья давнего друга. он бы сказал, что “англичане такого не делают, но мы — не англичане”. истинная правда, англичане слишком скучны с отсутствием чувств. не менее рада и мама, встречая давнюю подругу с которой когда-то могла обсуждать что угодно за чашечкой чая. от невыносимости мужа до последних коллекций любимых брендов. они снова встретились. все вместе. почему же ретту казалось, что сделал всё правильно? 

— добро пожаловать, мой дорогой друг. будь как дома, — торжественно произносит мистер фицджеральд. наверное, в этот миг начинается отсчёт до катастрофы. воскрешение старой дружбы тянет за собой воскрешение старых обещаний, ещё не выполненных. разве друзья должны так поступать? отнюдь, его отец всегда считал, что обещания положено “выполнять”.   

***

в обеденном зале мистер карсон и его помощник накрывают стол молочной скатертью, расставляют посуду сверяясь с линейками и опытным глазом — старая школа, от которой сами исполнители получают удовольствие. свежие пионы в вазе стоили немалых денег, однако миссис фицджеральд настояла на своём, — ни один ею устроенный ужин не должен обходиться без цветов. сейчас она имеет удовольствие показывать некоторые части дома и рассказывать миссис андерсон о том, как ретт самолично занимался ремонтом. никто не удивится если вскоре она перейдёт к семейным альбомам, где обязательно встретятся нежелательные фотографии. на кухне обстановка менее элегантная, шумная, почти неразборчивая. в горячем воздухе витают ароматы запекаемого мяса, специй и свежей зелени, пучками разложенной на столешницах. единственное место, где марк уверенно отдаёт распоряжения своей жене — кухня. а она, на удивление, его слушает. “эмма, чеснока мало! ещё сливок! у этого бульона ужасный цвет!” эмма покорно подчиняется, несмотря на то что в ресторане кухню наблюдала лишь издалека. 

— мона! — восклицает она, когда замечает мону в дверях. — спасибо что пришла, — беззастенчиво, ведь кто сказал такую глупость, что гостей нельзя просить о помощи? — только сначала познакомься с моими спиногрызами. дети, бегом знакомиться! — в этот миг ей приходится кричать на всю кухню, потому что где-то у марка шипит разгорячённая сковорода. дети отвлекаются от поедания теста для печенья — за этим попросту некому следить, и мигом оказываются около моны, задрав свои любопытные головы. ретт не вмешивается, наблюдает из своего тёмного угла, смахивая очередную слезу — ему доверили чистить лук. 

— я джеймс, можно просто джейми. мне семь лет, я умею играть на пианино. а что ты умеешь? — беззастенчиво интересуется джейми.

— я шарлотта и мне восемь, — подключается лотти. — а ты невеста моего дяди? — ещё одна святая простота в семье, склоняет голову к плечику и хлопает длинными ресницами. не стоило ожидать, что этих детей кто-то научит хорошим манерам. тишина воцаряется ненадолго, однако сопровождается неловкостью, лишившей дара речи. никто знать не мог, верно? пусть все знают, что дети видят больше, намного “больше”. эмма хохочет, отмахиваясь рукой. не готова быть разоблачённой сейчас, пусть это произойдёт позже. ретту не хватает духа прокричать твёрдое “нет”, словно тогда все надежды разобьются. только откашливается неловко. 

— это хороший знак, ты явно понравилась шарлотте, — эмма обращается к моне, игриво подмигнув. — все красивые девушки у нас невесты, — закатывает глаза, а лотти, оставшаяся внизу и весьма этим недовольная, хмурит брови точно её дядя. н е в е с т а. что-то новенькое, а ретту нравится.  — ну ладно, давайте работать. ретт, бросай свой лук и готовь соус. мона тебе поможет, — словно минуту назад никакой неловкости не случилось, она во всю улыбается и подталкивает мону в его сторону. — к слову, как тебе комната? понравилась? это его комната. пожертвовал ею, как настоящий мужчина, — и с этими словами она уходит в другую часть большой кухни, чтобы ненароком не полетело полотенце в лицо. братец иногда хулиганит. 

— и что? любой человек отдал бы лучшую комнату гостю, — торопится он оправдаться, оказываясь таким же неподготовленным к разоблачению совсем новых _ неизвестных чувств. более того, не хочется создавать неловких ситуаций для моны. только бы она не захотела “домой”. — не слушай её. просто гостевые комнаты не готовы, здесь долго никто не жил, вот и всё, — снова он пожимает плечами, избегая зрительного контакта. эмма быстро переключаются на помощь марку, дети возвращаются к шоколадному тесту, а они вдвоём остаются перед раскрытой книгой с рецептами. — любишь готовить? извини что так вышло, не успели нанять поваров, а доставка здесь... совсем не то, что в майами. начнём пожалуй, со сливок, — пробежавшись по рецепту, ретт собирает ингредиенты и сваливает на столешницу в одну гору. отчего-то непривычно даже осознавать: они на одной кухне пытаются что-то приготовить? “где же ты был тогда? в тот раз?”  — я всё думаю о твоих словах в тот вечер. не будь у меня таких дней, я бы не справился. здорово забыть кем ты являешься. здесь я чувствую себя пустым местом и мне нравится. помогать на кухне, стричь газон, делать ремонт. маленькие радости.

и эти маленькие радости предстают во всей красе, когда ретт берётся за пачку крахмала, чтобы загустить сливки. не рассчитывает силы, разрывает пакет, выпуская в воздух большое белоснежное облако. воздух полнится белой пылью, а он застывает на мгновенье, глядя на мону стоящую напротив; смотрит неотрывно, пристально. крупицы оседают на длинных ресницах, припорашивают волосы, щёки и нос. наверняка он выглядит ещё краше, только желание чихнуть заставляет очнуться. прорываются смешки, переходящие в хохот. они все в крахмале и черт знает, хороший ли это знак. 

— снег пошёл! — радостно вопят дети. 

***

после ужина родители долго не отпускали мону, вероятно решив узнать её биографию от самого начала. их интересовала каждая упущенная деталь, ведь после всем запомнившегося лета новостей поступало всё меньше. оставалось надеяться, что она не скучает, не чувствует дискомфорт, обычно вызываемый расспросами о планах на будущее, замужестве или работе. наверняка, её отец ожидал услышать лишь 
“правильные” ответы. родители охотно поделились тем, что регулярно посещают театр и даже спонсируют его нужды. миссис фицджеральд хотела бы дочь-актрису, да только эмма слишком подвижна, едва ли протянет на сцене несколько часов, уж никто не говорит о долгих репетициях и заучивании текста. для ретта будущее было предопределенно, поэтому никаким актёром он не стал, — поделилась его мать, тихо вздыхая. только огорчали её несколько иные мысли: на своём ли месте ретт? сейчас он довольно быстро находит себе место сейчас, оставив милую беседу, в которой принимать участия не решился. что если его родители вспомнят о данных обещаниях? предложат назначить дату свадьбы? нет, подгонять течение жизни искусственным путём он не желает. а потому прячется в одной из просторных комнат, где затеяли ремонт. комната пустая. раньше была гостиной, вероятно ею останется. в прошлую эпоху было принято иметь гостиных несколько штук, чтобы не надоедать однообразием гостям. частые визиты — естественное явление. а теперь всего лишь комната, где можно спрятаться, пока остальные распивают виски в отремонтированной гостиной с камином. где-то за спиной остаётся уютный свет, звон посуды, смех детей и всё, что он любит. здесь обшарпанные, голые стены, полумрак, из потолка торчат распотрошённые провода; ни люстры, ни лампы, полная луна в большом окне до пола — единственный источник освещения. ещё один в его руках, — канделябр каких здесь достаточно и каким лет больше, чем старшему фицджеральду. ретт осматривает стены, прикидывая какие изменения стоит предпринять, а потом оборачивается. может быть, слухом уловил шаги. может быть, глупым сердцем почувствовал. любой здравомыслящий спросит: разве можно так торопиться любить? его застают врасплох то ли с чувствами, то ли с канделябром поблёкшим от времени — стоит почистить, раз уж золото. 

— фонарь где-то запропастился, — пожимает плечами, будто вот-вот мона поинтересуется откуда взял эту штуковину, скорее походящую на театральный реквизит. а на самом деле, весь дом как реквизит или выстроенная для спектакля сцен благодаря своей старинности; пожалуй, за бережное отношение к старым домам ретт любит свою родину и соседствующее королевство.  — да и свечи зажигать мне больше нравится. я долго привыкаю к современным предметам, уж поверь. долго не решался телефон и машину сменить. проходи, — осмотрев потолок, где местами раскинулись паутинные узоры, всё же решается пригласить её внутрь взмахом руки; и чтобы никто, а особенно любопытные дети, не вмешался в особый момент, закрывает за ней тяжёлую дверь. они оказываются в тишине, где тихо горят свечи и виден в окне край луны. 

— я решил провести реставрацию. дом долго стоял пустым, местами плесень появилась, крыша течёт. больно смотреть. мы же здесь выросли, — переводит вдруг взгляд на мону и проникнувшись ностальгией, улыбается. стены хранят в себе неисчислимое количество воспоминаний. ему бы помнить всё, что помнят они.  — да, наш дом был в бостоне, тем не менее, нас часто привозили сюда на каникулы. у него богатая история. когда-то он пережил пожар, — любовный взгляд блуждает в поисках чего-то, чем можно заняться или где хотя бы присесть. вряд ли он пригласит её сесть на пол, пусть сам бы решился, успев переодеться после ужина. ужинать в рабочем их общество по сей день запрещает. наконец-то взгляд останавливается на одном предмете, надёжно накрытом белой тканью, как и многая мебель в ожидании хозяев. подходит к нему, одним движением ткань стягивает, обнажая белоснежное фортепиано, которое беззастенчиво переливается в свете луны. ретт лукаво улыбается и усаживается на продолговатую банкетку с бархатной обивкой. хлопает ладонью рядом с собой, приглашая присоединиться. 

— итак, что бы вы хотели сыграть, мисс андерсон? — пробегается пальцами по клавишам, едва касаясь. явно человек бесчувственный оставил этот инструмент посреди неприбранной комнаты, но об этом он подумает позже. рядом с ней хочется думать только о ней.  — знаешь, я бы не хотел заставлять женщину отказываться от всего ради меня, — вдруг вспоминается разговор в ресторане. тогда ретт ограничился немногословием.  — но, что же делать? тогда мне придётся выбирать между работой и личной жизнью. я люблю свою страну и людей, поэтому... у нас ещё много работы. тебе никогда не хотелось сделать этот мир чуть лучше? — останавливает взгляд на её профиле, на несколько секунд задумываясь. — знаю, безумие, моя навязчивая идея с детства. меня не интересует политика как средство достижения власти, источник дохода. зато, я могу однажды баллотироваться на пост президента и бороться за правильные законопроекты, — широко улыбается ей, прежде чем вернуться взглядом к блестящим клавишам. “с чего такие откровения, ретт?” — я бы хотел, чтобы жена поддерживала мои безумные благие намерения. вынужденные жертвы мне не нужны, — последнее произносит тише, а быть может, стоило громче.  — ладно, давай что-нибудь сыграем. 

ничего романтичнее с ним не случалось, чем сидеть за фортепиано в тёмной комнате, под светом свечей, под музыку; и случайные прикосновения пальцев становятся чем-то естественным, правильным, желанным.

https://www.stuffbydavid.com/textcolorizer

Форум: miami

Текст заявки:

очень нужен человек, — и это самое важное в заявке, остальное — детали, которые, между прочим, можно обсуждать вместе. у меня уже имеется форум, куда могу позвать, а ещё заверить в приятной атмосфере (но, если вдруг ты — тот самый человек и хочешь в другое место, давай разберёмся). а дальше две опции на твой выбор:

— мы можем придумать что-то вместе, обменяться мыслями, давними хотелками, образами, словом всем, что вдохновляет; я не оставлю всё на тебя, обязательно буду принимать участие в процессе. бояться нечего, а если что-то пугает — просто скажи. 

— мы можем доработать варианты в заявке, которая есть на форуме. главное помни, здесь важнее ты и перспектива игры. не стоит за что-либо цепляться, пусть ничего не останавливает!

мои истории всегда про романтику, банально. я всегда играю мужских персонажей, соответственно, ищу человека для женских ролей. мечтаю вернуть то чувство, когда ждёшь конца рабочего дня чтобы поскорее прочесть пост / поделиться эмоциями / создать эпизод / написать что-то в конце концов; когда завариваешь чаёк и отключаешься от этой реальности, чтобы погрузиться в другую; и когда подбираешь книги под сюжет / профессию, чтобы посты стали интереснее. ролевые дают массу всего интересного, но отсутствие человека — это большая для меня проблема. 

признаюсь, сейчас хотелось бы получать пост раз в неделю, может раз в две, главное держать связь. а держать связь получится только если мы сойдёмся по интересам и характерам да-да, поэтому если тебе станет некомфортно вдруг, всё пойму, только скажи. на данном этапе своего развития считаю, что маленькие посты не всегда раскрывают то, что хочется раскрыть, поэтому люблю писать побольше и читать тоже люблю. (когда люди пишут много, а вы спрашивает кто это читает — вот он, главный любитель читать ха-ха). предпочитаю развивать тщательно один сюжет, к сожалению, вести несколько штук параллельно не умею, как и менять каждый день внешности / создавать десяток персонажей за короткие сроки (к сожалению, был негативный опыт). а все остальные детали мы можем обсудить лично. смело пиши «мне это не подходит», если что-то смущает, а остальное вроде бы пойдёт. просто пиши, никто не гонит сразу в эпизод, знаешь? начать можем с общения, даже о погоде, ну или как пойдёт. 

Ваш персонаж: русского происхождения, двадцать девять лет, выглядит на шестнадцать, преподаватель литературы.

[indent]

a spark
i s    a    l i t t l e    t h i n g
y e t    i t    m a y    k i n d l e    the world

https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=550
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=536
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=548
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=549
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=539
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=530
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=525
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=518
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=531
https://thesilence.rusff.me/viewtopic.php?id=296

3 стр / 30
4 стр / 10

так, как мы оказались здесь?

* * *

— ты можешь быть серьёзным? — спрашивает она, пытаясь посмотреть в эти вечно ускользающие глаза. — нет, я серьёзно, ты можешь быть серьёзным? — продолжает упрямствовать (бесит-бесит-бесит), чем и занималась, впрочем, последние два месяца совместной жизни. он смотрит куда угодно, например на разросшееся фикусовое дерево в горшке, закидывая в рот ещё один солёный орешек из пачки planters. ответ будто бы очевиден и разговор завершён, только у женского пола решения вопросов неизменно сложные, растянутые как самое нудное шоу на эпизодов двести. сдаётся только потому, что не терпит затянувшейся тишины — бесит. переводит на неё взгляд тяжело вздыхая, а плечи уныло опускаются. 

— я же говорил с тобой на понятном языке, могу повторить на русском, но вряд ли ты поймёшь лучше, — бесстыдства ему не занимать, напротив поделиться с каждым нуждающимся. — только аппетит испортила, — бросает пачку орешков на поверхность комода, по которой они разлетаются, то ли непредусмотрительно, то ли нарочито. на комоде стоят фотографии: вот здесь саша совсем мелкий и учится ловить рыбу где-то в сибирских краях; здесь мама парит белоснежным облаком в пуантах над сценой королевского альберт холла; здесь отец позирует для долгожданной статьи в the independent; здесь айрин улыбается ярче солнца в праздничный день не менее праздничного выпуска из медицинской школы. ни одной фотографии в рамке, которая заявляла бы о том, что этот парень находится в отношениях. она смирилась, ведь три месяца — ничтожный срок; она могла смириться с каждым его чудаковатым недостатком, не случись «сегодня». сегодня её тело мелко дрожит, глаза щиплют слёзы, которым не позволит потечь по щекам — уродливо получится, тушь совсем не водоустойчивая. впрочем, саша вряд ли заметит. саша ничего не замечает. 

— ты полагаешь, что можешь так обходиться со всеми? кто дал тебе это право? нет, однажды кто-то должен тебя проучить, — она злобно усмехается, словно бы ухватывается за спасательный круг, обещает выжить ему назло. саша прячет руки в карманы брюк, тем самым лишь подтверждая, что не собирается становиться серьёзным. угроз подавно не боится; если бы отец вздрагивал от каждой угрозы, едва ли оказался бы на обложке forbes.  — ты не можешь разорвать отношения только потому, что тебе вдруг захотелось. ты не можешь. 

— я могу! — он вспыхивает, не желая голосовых связок.  — ты не можешь указывать мне, никто не будет указывать, — более всего терпеть не может у к а з ы. быть может, она знает, успела выучить домашнее задание, подготовиться к экзамену; быть может, доводит умышленно и добивается успеха. саша — это иногда невозмутимая гладь бензина, стоит кинуть пылающую спичку и не миновать беды. а ведь всё начиналось, казалось бы, безобидно. он не собирался сегодня устраивать конец света. свет не готов. 

— тогда они правы. они правы в том, что ты не способен принимать решения. ты под контролем, вот и бесишься, правда? по-настоящему свободные люди не должны доказывать, что свободны, — неожиданно холодно _ невозмутимо улыбается, направляясь к в ы х о д у.  — сообщи, когда тебя здесь не будет, не хочу сейчас вещи собирать. находится в одном помещении с таким неудачником... — она оборачивается, — вредно для здоровья. 

захлопывается дверь за спиной — не впервые; сколько захлопнутых дверей было в твоей жизни? саша усмехается и первым делом отправляется на кухню, забирая банку пива из холодильника. сегодня он расстался с очередной симпатичной девицей и не стоит быть наблюдательным, чтобы вычислить его этакий «идеальный» тип: они все словно из инстаграма, сошедшие с глянцевых обложек или французских модных подиумов; они зачастую не обладают интеллектом высокого уровня, удобства ради, ведь он в проблемах не нуждается. а она была исключением. она была слишком умной несмотря на стройные ноги. она запустила необратимое, того не подозревая. 

— больше никаких девушек с именем келли, санёк, — обращается к самому себе на языке, который звучит словно родной и чуждый в одночасье. — они явно прокляты, или... ты? — остановится посреди квартиры, ловя собственное отражение в зеркале. согласись, скорее проклят ты.

* * * 

— пожалуйста, напомни что нужно проверить состояние миссис бейл через полчаса, иначе от своего босса получу подзатыльника. всю ночью не спал, собирал её вещи... в мусорный мешок, — выходя из палаты пациентки саша зловеще улыбается, оборачиваясь в сторону интерна джейми макнила, которому предписано следовать за ординаторами и познавать мудрость на практике помимо того, что кураторы не оставляют их души в покое. впрочем, джейми младше всего лишь на три года, а саша в ординаторах год с натяжкой, — они быстро нашли общие интересы, такие как обсуждение медсестёр в «соблазнительных халатиках». — хочешь, поделюсь номерком? правда такую женщину никому не пожелаю. она знает своё дело, поверь. я имею в виду, уничтожать мозг. а мы здесь, между прочим, каждый день чужие мозги спасаем. 

— на самом деле, мне начали нравиться девушки попроще, — робко признаётся джейми, поправляя большие круглые очки. — рано или поздно каждому из нас придётся выбирать, верно? или ты так до старости собираешься? 

по больничному коридору блуждают первые солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь тёмно-лиловые трещины неба. пахнет привычно хлором, которым тщательно отмывают полы и не только. пахнет вдруг какой-то безнадёжностью. чужие слова будто вынуждают его замедлить шаг. весьма вовремя вдалеке мелькает белый халат одного человека, пожалуй, самого важного в жизни. словно высшие силы норовят намекнуть, подкинуть спойлер на твоё будущее, только ты слишком недогадлив, просто глупо улыбаешься. 

— ну, пожалуй, ты прав. подумаю об этом завтра, — произносит фразу любимой героини, столь безответственную и капризную фразу, которая скорее означает то, что не подумает никогда. по меньшей мере, не сегодня, не завтра, вряд ли послезавтра, потому что у него свои отношения с сердцем. самый важный человек успешно скрылся за поворотом. значит у неё тоже утренняя, — улыбается своей мысли, прежде чем направиться в ординаторскую. 

и здесь случается мой выход. 

в ординаторской шумно. никогда не бывает тихо в этой комнате, однако сегодня особенно шумно. здесь люди пьют кофе, едят, перекуривают (запрещено, сколько повторять?!), ночуют, чистят зубы, переодеваются, живут, выполняют нудную работу за компьютерами, обсуждают дела пациентов, просматривают рентгены, и здесь же люди обсуждают последние новости больницы, запускают цепочку сплетен, делятся шокирующими слухами, которые успевают выхватить из утренних газет. ординаторская — своеобразный храм, святилище, где каждый найдёт приют, покой, несколько минут чтобы перевести дыхание или настроиться на сложную операцию. едва ли от своего «приюта» ожидаешь предательства. саша останавливается возле двери, не торопится протягивать руку, прислушивается. утреннее совещание прошло, отчего же столько шума, словно происходит самая горячая дискуссия? не открывай дверь, не совершай ошибку. он ведь, упрямый, любопытный, открывает дверь и мигом воцаряется тишина. кто-то пытается спрятать что-то за спиной, но другой «кто-то» выхватывает газету; доподлинно неясно, кто именно прав: решивший повременить или же действовать сгоряча. джейми осторожно прикрывает дверь, а у саши скребется внутри гадкое предчувствие. 

— ты это видел? — взмахивает газетой кристиан, словно флагом то ли в честь поражения, то ли в честь того, что кто-то готов сдаться. саша вот-вот будет поражён, а следовательно, поражённые обречены чтобы сдаться. он делает пару решительных шагов, выхватывает газету злополучную, на передовой странице которой красуется знакомое лицо и собственное, не менее знакомое. глаза шустро исследуют заголовок и тексты в абзацах, а пальцы тонкую бумагу нещадно сжимают и мнут. остальные будто ничего ранее не видевшие, собираются вокруг и продолжают качать неодобрительно головами. 

— чёрт, — шепчет он. 

саша раскрывает газету перед лицом, наконец-то поднимая голову с чужого плеча. этот день должен был найти завершение в том, что одаривает настоящим покоем. они столь удачно оказались в одиночестве и никто даже не стал включать свет, разве что настольная лампа горит и пара мониторов. все ординаторы озабочены вечерними обходами. в очередной раз пробегается глазами по строкам, прежде чем приосаниться и подготовиться к выразительному чтению. 

— александр ланской: вся правда про избалованного сыночка известного бизнесмена. эксклюзивное интервью с его без пяти минут бывшей невестой, — вкладывая всевозможные театральные способности, прочитывает и обессилено опускает газету на колени.  — читать вслух откровенную клевету не буду, это ты можешь сама сделать. я не знал, что обиженные женщины настолько опасны. разве с кем-то вроде меня можно рассчитывать на серьёзные отношения? — переводит взгляд на неё, столь удобно рядом усаженную (саша обычно тянет за руку и редко спрашивает разрешения), ожидая отрицательного ответа; ведь иного ответа быть не может.  — да, это правда, но разве нужно кричать о таком на весь мир? то, что я не берусь за серьёзное, — единственная правда. а вот то, что... папа оплатил мне место в оксфорде — враньё, — произносит почти обиженно. путь студента-медика, пожалуй, единственное достижение, которым саша имеет право гордиться и не испытывать уколов совести. однако, жёлтая пресса считала иначе, а уважаемые сми брали интервью у его бывших. 

— наверное, отец прав, — пожимает плечами, перекладывая газету на её колени и поднимаясь с диванчика. — это не моё, только репутацию отделения буду уничтожать. врачи с купленными местами... я бы таким не доверился. 

отворачивается от окна, за которым лондонские вечерние огни горят; из некоторых окон можно вовсе наблюдать «лондонский глаз», биг бен, тауэрский мост, вестминстерский дворец, — удачное расположение, будто попадание в больницу равняется экскурсии по главным достопримечательностям. саша отворачивается, чтобы взглянуть на айрин и задаться вопросом: а стоит ли отступать?

* * *

«если не хочешь быть неудачником, просто не будь им», — говорила мама, приглаживая его бунтарские кудри и шишку на лбу, после очередной драки с ребятами из школы. его обзывали неудачником, что отцу сильно не пришлось по душе однажды; и тогда он попрощался со всеми ребятами-драчунами в лондонской школе для детей русских эмигрантов. странно, английские ребята вовсе не рвались драться и запускать камни в его лоб. ещё более странно то, что отец зачастую пёкся об имени бренда; он ведь достиг небывалых высот и какие-то оборванцы не будут обзывать его сына н е у д а ч н и к о м. саше надёжно вбили в голову то, что неудачником быть недопустимо. стоило на половину дня погрузиться в этот образ, внутри нечто взбунтовалось, вылилось в движущую силу, благодаря которой теперь стоит напротив дверей домашнего кабинета. а быть может, ко всему прочему слова матери снова воодушевили и пообещали, что всё будет хорошо. 

саша давно обитает за пределами родительского дома, выкупленного с гордостью у потомственных аристократов; однако, не питает надежд на то, что ему позволят свободно болтаться где угодно, рано или поздно лимит свободы будет исчерпан. сегодня он располагает такой роскошью как квартира в примроуз хилл и визиты к семье в исключительных случаях. сегодня исключительный. тянет до последнего, подпрыгивая, покачиваясь на месте и совсем не решаясь войти; ей-богу, будто за дверью спрятался монстр из-под кровати или заведующий больницы. кажется, если зайдёт сейчас, не выйдет уже никогда. саша делает шаг, ведь не хочет быть неудачником. 

отец не отрывает тяжёлого взгляда от бумаг на столе; и сколько помнит саша отца, тот неизменно был поглощён бумажной работой, звонками и бесконечными переговорами. запивает горечь сигар шотландским виски, поставляемым частными лицами из шотландии. отец делает всё, чтобы отличаться. никогда не возьмёт бутылку в обыкновенном sainsbury's и, впрочем, никогда не ступит на территорию подобного заведения. его империя была воздвигнута ради иных целей. он знает, сын не является без причины / просьбы, поэтому молча оставляет своё рабочее место и перемещается к зоне около камина.

— уже догадался, да? — падает в кресло совсем не аристократично, точно неряшливый подросток. серьёзные разговоры у них происходят на русском языке, как и серьёзные скандалы, чтобы никто не понял, никто не написал в очередной «жёлтой» статье. — в общем пап, не хочу тянуть, давай сразу к делу. ты же деловой человек? я хочу съездить кое-куда, для меня это очень важно. 

— обычно для такого ты не просишь разрешения. нужны деньги? — отец вовсе не возражает против деловой беседы, собираясь вероятно выслушать сына, прежде чем выказать свою озабоченность будущим его и компании. 

— это очень далеко, — саша беспокойно ёрзает в кресле, стараясь не смотреть в глаза, — немного опасно, тем не менее, люди возвращаются живыми. мой куратор собирается в горячую точку с миссией красного креста. лучших ординаторов берёт с собой. понимаешь, да? — вскидывает брови в надежде на то, что папочку удастся подкупить. его сын лучший и должен остаться лучшим. — это шанс показать себя, проявить, понять чего вообще хочешь от жизни, — а ещё это шанс доказать, что никакой ты не неудачник, наверняка о тебе напишут в новостях и высветят репутацию; саша до конца не понимает простых истин: горячие точки не предназначены для выгоды, разве что чужой. повезёт, если вернёшься живым. отец понимает больше, однако смотрит невозмутимо. 

саша знает, что его мечты стоят дорого, а за самодурство подобного рода вовсе придётся душу продать. но ведь тебе это сейчас нужно? перед глазами дешёвая, отвратительная статейка; в голове голос, точно заевшая пластинка, утверждающий, что каждый шаг с чужого позволения, каждое решение продиктовано со стороны, а внутри получается пустота. за этим наслоением и его первобытные грёзы, с которых всё начиналось: ты ведь хотел спасать жизни, сашенька. в одну предательскую секунду возникает совершенно скрытое желание получить прямой отказ, то ли от дурного предчувствия, то ли от подкатывающего страха комком в горле. долгое молчание никогда не венчается чем-то хорошим, а особенно его хитрая ухмылка, лёгкий прищур глаз и вздох, словно бы говорящий «так и быть, будет тебе». 

— не наигрался значит? — отец подливает виски в стакан. разумеется, все сашины порывы благие скидываются в ящик под названием «игрушки». серьёзным занятием могло быть только одно.  — хорошо, подпиши бумагу и продолжай, пока не наиграешься, — добродушно продолжает он, словно всё сказанное — безобидно, не имеет контекста в качестве печальной предыстории. 

саша совершает ошибку, быть может, в порыве детской обиды. быть может, не отдавая должного значения б у м а г е, которая совершенно бездушна, выдерживает любую тяжесть и способна иметь самые огромные цены. бумаге доверять нельзя, как и родным людям. 

* * *

летние ночи тёплые. воздух полон сладкого цветочного аромата. жар поднимается от раскалённого асфальта (говорят, был самый жаркий августовский день). совершенно привычно обещают дождь, о чём можно узнать вовсе не из прогноза погоды, а от ведущих беседу малознакомых пациентов; ведь беседу они начинают неизменно с впечатлений о сегодняшней погоде, продолжают возмущениями по поводу завтрашнего дня, а завершают предложением выпить чашку чая в больничной столовой. после девяти мало кого встретишь на территории парка, разве что ординаторов и врачей брошенных страдать в ночную. саша вдыхает полной грудью этот свежий, влажноватый воздух, отпуская от себя всё, что порывалось не давать покоя. останавливается на мгновенье, наблюдая её, сидящую до сих пор (и по дружеской традиции) на скамье. он обещал и даже был готов поспорить, что вернётся через пять минут. остаётся ещё десять секунд и пять шагов. на каждый шаг по две секунды. 

— твой любимый, — протягивает с видом героя-победителя стаканчик с кофе из местного автомата. врачи в ночную спасаются как могут.  — ладно, может и не любимый, — пожимает плечами, но стаканчик продолжает упорно протягивать. торопится усесться рядом, чуть толкая в бок, разумеется, по-дружески.  — знаю, твой любимый тот, что готовлю я. но за пять минут в ординаторскую не поднимешься, — заявляет самодовольно, нисколько не сомневаясь. — как думаешь, нужно подстричься? — помолчав минуту-другую, саша задумывается о своём, забывая посвятить айрин в контекст своих размышлений. а контекст совершенно прост, — теперь его заботит только предстоящая поездка, вызывающая и страх, и ужас, и безграничное любопытство.  — сэр джонстон одобрил мою кандидатуру для поездки... туда, где... говорят, горячо, — саша всегда растягивает паузы меж словами, когда особенно задумчив _ озадачен.  — я всё думаю, зачем напросился? хотя это здорово, правда? мы же пришли в профессию, чтобы людям помогать. а этим людям очень нужна помощь, — и, пожалуй, айрин единственная, с кем он способен разделить своё волнение, совершенно не стесняясь показаться слабым.  — а ты спрашивала? ты же лучше меня, тебя взяли бы сразу. признавайся подруга, уже вещи собираешь? — толкает локтем в бок, и только заметив волнение кофейной жидкости в стаканчике, осознаёт свою ошибку и принимает раскаивающийся вид. 

“посмотрите на нас, разве мы похожи...
на любовников?”

РАДИ KATE MIDDLETON ИЗ THE CROWN
я возьму персонажа: willam windsor

meg bellamy ?

● пусть два лёгких облака станут одним где-то на краешке неба ●
бездействие — самая тяжелая работа, она отнимает все силы, которые в тебе есть.
(c)
без лишней лирики (пока что) сообщаю, что только и жду, когда здесь пробежит одна симпатичная девушка, которой хватит смелости надеть прозрачное платье и пройтись по подиуму. давай бегать вместе? здесь, конечно же есть сюжет, целая история, которую хочется рассказать; окунуться в будни студентов сент-эндрюса и затеряться в туманных, шотландских горах. если вас зацепит это предложение, то атмосфера вам должно быть, знакома, а остальное — докрутим вместе. полагаю, ради этого маленького ходячего мема в будущем постараться стоит хе-хе. помимо неподражаемой кейт буду рад любым представителям каста «короны»; прямо таки хочется отметить финал этого грандиозного шоу. все детали и подробности предлагаю обсудить лично ♥

● WILLIAM WINDSOR ●
● the crown ●

● 15 / 41 ● человек ● соединённое королевство ● принц уэльский / герцог кембриджский / наследник британского престола ● rufus kampa ●

● ИНФОРМАЦИЯ ●
Все важные аспекты жизни персонажа, ваши хэдканоны, гештальты - заполняется в свободной форме, можно расписать фактами, цитатами, строчками из стихотворений, - как угодно. При желании можете вставить цитаты, дополнительные изображения для оформления и другие "украшательства". Объём не имеет значения - это может быть и кратко, и длинно, как вашей душеньке угодно.

● ИГРОВЫЕ НЮАНСЫ ●
могу выдавать пост в неделю, предпочитаю размер от 8 тыс и больше, люблю украшать тексты графикой и цитатами, люблю обсуждать, болтать, составлять плейлисты и создавать вдохновляющую атмосферу.

(принц уильям теперь обыкновенный студент университета сент-эндрюс)

(ты останешься без присмотра, не подведи всех нас)

(а пуленепробиваемые окна — это обязательно?) 

(уилл женись на мне!)

разнообразные голоса наперебой в голове, тем самым белым шумом, под который некоторые люди умудряются засыпать. отвратительно и совершенно сбивает с толку. то и дело мелькают перед глазами блики, — первые солнца лучи пронзают светло-серые облака. яркими пятнами кроны деревьев, пылающих осенним огнём; и первые порывы предстоящей зимы в воздухе, — щёки набирают румянца то ли от покалывающего холода, то ли от быстрого (отчасти непривычного) движения. его сердце колотится (будто никогда не занимался регби и другими видами активного времяпровождения), а сознание вовсе не удаётся вывести из наплывающего тумана. говорят, бег по утрам полезен тем, что соображаешь лучше, а быть может, дерек попросту опять болтает. он постоянно болтает, уилл постоянно ведётся и занимается ерундой; а иначе не обозвать то, чем решает заняться в сегодняшние пять утра, — бежать по асфальтированной дорожке без какой-либо окончательной цели; быть может, влюблённое сердце в шотландский берег приведёт к песочному пляжу или пирсу, где захочется остаться с книгой в руках и ощущать на себе десятки любопытных взглядов. разумеется, преуменьшение. в первый день взглядов насчитывалось куда больше, настолько больше что никто не стал считать. сенсацией шумели голоса, перебивали друг друга репортёры перед своими камерами, щёлкали затворы, пробуждая тошнотворное чувство; он до сих пор не переносит вида фотокамер и папарацци, непременно прячущихся за очередным деревом или того хуже, на очередной толстой ветке. бывало всякое. бывало необъяснимое, когда в прессе замелькали фото с приватной яхты, координаты которой определённо были выданы. определённо умышленно. он ненавидел тот день и только день её смерти стал ещё более ненавистным, чем тот, когда мама будто бы «нашла нового мужа». сердце колотится сильнее, а он упрямо продолжает бежать, сжимая губы и умудряясь ускоряться. студенты подписали бумаги о неразглашении, никакой прессы, никакого внимания помимо тех самых студентов, и ему ничего не хочется кроме того, чтобы сбежать. уилл снова хочется сбежать. спрятаться в самом тёмном углу, в котором ни один взгляд не рассмотрит в нём хоть сколько-нибудь знакомые черты. бежать, бежать, бежать. прочь. 

это был его второй день. второй. после посещения библиотеки и обеденного зала, где все пялятся, и он уверил свой близкий круг в том, что «через неделю всё пройдёт, обещаю», неожиданно (ожидаемо) хочется сдаться. он знает, что такового права не имеет в общем-то по рождению. знает, что бабушка никогда не сдавалась. знает, что первый день всегда кажется концом света и завтра непременно станет легче. сегодня второй. легче? пожалуй, стоит заключить что начинать положено на хорошей ноте и желательно, оставаться со всеми в нейтрально-добрых отношениях, иначе твои фото немедленно обменяют на приличный чек. так, какого чёрта, уилл? он бежит настолько быстро (вероятно) и ничего не видит перед собой, голова угрожающе кружится (бессонница на новом месте совершенно обыкновенное явление) и случается неожиданное, больное и весьма эпичное столкновение. не успевает рассмотреть лица, не успевает совсем ничего, кроме того, чтобы навалиться всем весом на случайно _ несчастного мимо пробегающего человека; и конечно же, они обречены на то, чтобы вдвоём упасть на землю. по счастливой случайности это был уже не бетон, а значит, он сбежал на удовлетворительное расстояние. 

уилл отталкивается ладонями, заставляя тело приподняться и пытается шустро сообразить, каким образом выйти из некрасивого положения к р а с и в о, иными словами, как подобает всем его титулам и так далее. однако не менее быстро его осеняет: никаких титулов здесь не существует, о чём несколько месяцев договаривались службы дворца, дабы позволить несчастному мальчику почувствовать себя мальчиком самым обыкновенным. никак он не должен выходить из этой ситуации, скорее действовать интуитивно и быть готовым предложить нечто заманчивое во избежание скандала. люди в неловких ситуациях спешат сказать следующее:

— прости... прости, — бормочет он, наконец обращая взгляд на лицо человека, столь неудобно оказавшегося придавленным к холодной, влажной земле, всё ещё покрытой зелёной травой. к его огромному стыду и покрасневшим щекам перед ним (под ним, — однако звучит совсем уж неподобающе) девушка, наверняка студентка этого университета и наверняка любительница бегать по утрам. на своём пути уилл ни одной души не встретил. остальные предпочитают быстрые пробежки или подольше посопеть в подушку. перед ним обладательница больших, красивых глаз цвета тёмного шоколада / коры дерева в осеннюю пору / спелой черешни отливающей чёрным; иными словами, в глубине этих глаз можно утонуть и лишиться дара речи, что происходит с ним крайне невовремя.  — о, боже! прости пожалуйста, — подловив себя в ещё более нелепом положении, уилл мигом отталкивается и возвращается в нормальное, вертикальное положение, впрочем, усаживаясь на коленях, — светлые брюки будут испачканы.  — я... — хотел сбежать из университета и врезался в тебя? не выспался? пуленепробиваемые окна обеспечены, а стены недостаточно толстые? — любое объяснение кажется нелепым. он так и застывает с повисшим в воздухе «я».  — я уилл, — протягивает руку и когда замечает грязь на ладони, мигом отдёргивает, чтобы совсем не по-королевски вытереть следы земли о светлые брюки. убедившись в том, что рука чистая, снова протягивает, надеясь на рукопожатие.  — прости, я бежал и видимо, задумался или...заснул. первая ночь на новом месте, немного непривычно, — только после того, как произносит, понимает, насколько всё-таки нелепо звучит. принцам только дворцы подавай, верно? уилл жмурится, поджимает губы, лихорадочно выискивая очередной выход из очередной неловкости. она ведь, узнала его, разве может быть иначе.  — я имею в виду, любая смена обстановки требует времени. пожалуй, утренний бег — это не моё, — едва улыбаясь, поднимается с колен и снова протягивает руку, на этот раз не игнорируя своих привычек. маме всегда нравилось. ему нравилось заботиться о ней.  — если тебе нужна будет какая-нибудь помощь, только скажи, — разве что он не представляет, чем может помочь, когда сам нуждается в этом; тем не менее, приносить извинения не только словами — хороший тон. наверное.  — ты в порядке? если нужно, я проведу тебя в травмпункт, и тогда уж точно придётся платить компенсацию, — пытается пошутить, улыбаясь чуть шире, даже с намёком на тихий, неловкий смех. 

дурной тон — знакомиться подобным образом с девушкой. 

однако, он не пожалеет.

иногда правила нарушать весело. 

{ можно ли считать, что это была наша вторая встреча? }
[indent]
over time . . .
a l l    a l o n e    a i n ' t    m u c h    f u n
S O    Y O U ' R E    L O O K I N G    for the thrill

уилл порой думает, что создан для того, чтобы находить тёмные _ тихие углы. гарри тот факт охотно подтверждает, являясь ярким, рыжим пятном на фоне которого старший, совсем не яркий брат затухает и вовсе тушуется. уилл думает, что делегировал бы младшему всю тяжесть долга, который рано или поздно сваливается на плечи подрастающих виндзоров. тебе хорошо только в детстве, когда плескаешься в бассейне посреди огромного сада, карабкаешься по деревьям, бегаешь за упитанными корги по дворцу бабушки, обнимаешь маму будучи у неё на руках и сидишь на столе, пока она печёт для тебя печенье. а потом случается то, что должно. уилл любит тёмные углы и снова такой находит, освобождаясь от общества друзей и оливии, с которой имел несчастье завести роман едва обосновавшись в университете. если поглядеть со стороны: весьма дурацкое обязательство каждого студента иметь подругу, будто иначе завалишь все экзамены и вовсе не получишь диплома (в котором, должно быть, найдётся перечисление всех твоих романов). оливия наверняка его ищет, пока в наушниках играет до боли знакомая песня, а в душе — желание никого не видеть / не слышать. когда плохо, когда требуется дельный совет или здравый рассудок, уилл слушает мамины песни. её любимые песни. не даром она их любила, если в строках непременно отыщется тот самый совет, выход, даже её голос, тихо вторящий словам. ещё немного и прикосновение покажется знакомым, ещё немного и она спросит озорно стреляя глазами: «снова потерялся в себе?» только мамы здесь быть не может. кругом чужие люди. суматоха (в которой затеряться хочется). уилл напрягается и оборачивается несколько порывисто. когда видит лицо кейт перед собой, выдыхает с неподдельным облегчением. более того, сияние её глаз неизменно вызывает улыбку. 

— я уж подумал это снова та странная девчонка с автографом для своей бабушки. никак не уяснит, что мы не даём автографов, — пожимает плечами напрочь забывая о том, что возмущаться следует соответственным тоном. глядя на кейт забывается в общем-то всё, что терзало душу и голову мгновенье назад. не торопится отвечать, лишь прищуриваясь в ответ, — они почти в гляделки играют. иногда называть песни всё одно что распахивать душу, поэтому его плейлист открыт для немногих. опускает глаза, улыбается как та нерешительная девчонка на выпускном, но знает, что кейт непременно добьётся своего. даже если всего лишь просит послушать.  — да-да, разве у меня есть выбор? — подсмеивается, сдаваясь и выпуская наушники из рук. на самом деле для неё / ради неё уильям готов на многое. быть может, готов на всё. только себе признается несколько позже. наблюдает за ней внимательно, не подозревая насколько важна её реакция / оценка. ведь это то, что безумно важно. 

— у тебя есть сомнения? на тебя посмотрят очень хорошо. ты же видела себя в зеркале? — пожалуй, у него беда не только с чувством юмора, тем не менее, он старается.  — я имею в виду, — буквально его любимая фраза, — глядя на себя в зеркало, можно понять, что хорошо выглядишь. нет? — прищуривается, подлавливая себя на глупости; обычно девочки недовольны тем, что видят в зеркале. похоже, с тобой действительно встречаются только из-за титула.  — забудь. ты выглядишь превосходно даже в этом плаще, — искренне улыбается, принимая наушники обратно. 

кейт взаправду волнуется, он видит, считывает по деталям, жестам, движениям. уилл волнуется за кейт, потому что близким людям волнения передаются; однако, пока кейт смеётся, он будет спокоен; значит, всё хорошо, и она справится, как бывало с ней всегда. — только твоего выхода и буду ждать, — вовсе не врёт, в иной раз предпочитая подобное мероприятие не посещать, где непременно будут фотоаппараты. сегодня пропустить равняется предательству дружбы. только ли дружбы? где-то ходит оливия и ему мерещится голос. — не опаздывай! — кричит вслед, качая головой. кейт неисправима. кейт не оливия. заслуживает уважения в отличии от королевских замашек его якобы девушки; она заявила что детям поможет иным способом, а расхаживать по подиуму как минимум унизительно. уилл кивнул головой, но внутри отказался соглашаться. 

он сидит за столиком в кругу друзей и поглядывает на подиум с осторожностью. будто наутро непременно напишут в желтой прессе о том, как принц уильям пялился на женские формы или того хуже, оливия разыграет новый скандал. от вспышек обыкновенных «мыльниц» невольно вздрагивает, хватается за бокал с шампанским, выпивая почти до дна. останавливает взгляд итана. верно, напиваться слишком рано. мероприятие ведёт дерек и тому крайне весело, а иначе быть не может, когда комментируешь каждый выход и вблизи рассматриваешь стройные ножки. «да что с тобой? не тебе же дефилировать», — итан толкает локтем в бок, пытается обратить внимание на очередную студентку в очередном коротком платье. оценив выход, он отводит взгляд в сторону, пытаясь высмотреть серди столиков оливию, оставшуюся среди подружек и шампанского (девочки пьют больше, как оказалось). сегодня он крайне рад тому, что они не _ вместе. а завтра? послезавтра? через парочку месяцев останется ли таким же довольным? «не пропусти мой выход», — просила кейт, поэтому он послушно возвращается вниманием к подиуму и замечает фигуру в плаще. 

во всём можно винить платье? а может быть, плащ? чёрные туфельки на каблуке? господа бога, который одарил женщин привлекательными фигурами? между тем, оказывается, женщины эти фигуры умеют прятать. 

уилл переглядывается с другом и это был последний раз, когда отводит взгляд. кейт обладает удивительной способностью — приковывать, гипнотизировать, очаровывать. на неё хочется смотреть бесконечно, даже когда фигура спрятана в просторном плаще. кейт приближается и начинает расстёгивать пуговицы. уилл задерживает дыхание и чувствует в плечах необъяснимое напряжение, которое плавно (странно) оказывается где-то над животом. а потом не чувствует ничего, глядя завороженно на очертания фигуры, спрятанной под тонкой, блестящей в лучах софитов тканью. никто не знал о выборе её лота. сообщается, что лот — самый дорогой. всё ради детей, верно? уилл забывает о вспышках, об оливии, обо всех трудностях, которые приходится тащить на своих плечах каждый божий день. иначе жить он не умеет, разве что когда видит кейт — всё исчезает, лёгкостью наполняется душа. она походит на цветок, долго спрятанный в бутоне и наконец пышно распустившийся; и пожалуй, каждый согласится, потому что у каждого, кто знает кейт, глаза непременно расширяются. гости активнее перешёптываются, оценивают положительно, важно кивают головами. итан отпускает комментарии по поводу того, насколько горячо выглядит их подруга и никто, разумеется, такого эффекта не ожидал. а уилл видит перед собой звезду настолько ослепительную, что становится больно. видит и зачем-то влюбляется вопреки всяческим запретам. вопреки оливии. вопреки-вопреки-вопреки. никто не запретит сердцу чувствовать, пусть никому знать о чувствах не положено. она совсем близко — он улавливает аромат знакомый, от которого останется лёгкий шлейф, когда порывисто развернётся чтобы подиум покинуть. он улыбается уголками губ, окончательно себя не понимая. так что же теперь, покажи девушку в нижнем белье и того достаточно? — отпускает язвительный комментарий внутренний голос, пока уилл аплодирует. все аплодируют. все положительно шокированы. 

это было...
эффектно?

уилл проводит взглядом друзей, постепенно смешивающихся с движущейся толпой (едва ли в этом движении рассмотришь намёк на танец); тайком радуется тому, что остаётся с ней наедине / вовсе не наедине, однако рядом никто не будет дёргать за руку, подливать алкоголя в стакан или пьяно подсмеиваться над каждым словом; он выпил не(достаточно)? какая-то из подруг оливии (совсем не разбирает этих светловолосых девчонок с броским макияжем и маникюром) сообщила о том, что «оливия ушла с тусовки и передаёт тебе привет». выведать подробности у пьяной блондинки — провальная затея. уилл сослался на то, что у девушек иногда или даже часто болит голова, — готовая причина чтобы выдохнуть. забыть. забыть, что у тебя есть п о д р у г а. улыбается глядя на кейт и поднимая очередной бокал колючего шампанского. отпивает половину, прежде чем вскинуть брови и поднять руки, будто собирается кому-то сдаться. 

— это было потрясающе! вау! у меня пропал дар речи, прямо как тогда... когда свалился на тебя, — признаётся, подсмеивается, совершенно нагло, и не собираясь останавливаться. — ты выглядишь ещё лучше, чем я мог себе представить, серьёзно, — произносит со всей привитой убедительностью и восхищением, которое так и выплёскивается через края. в глазах до сих пор слепящие блески, которыми прозрачная ткань усеяна. — итан тоже был поражён, как и все остальные. ты справилась и ты определённо победительница, кейт миддлтон, — поднимает свой бокал с барной стойки, продолжая стоять около неё и игнорировать высокий стул. отчего-то высокие стулья он не любит.  — предлагаю выпить за тебя, — не дожидаясь согласия, допивает залпом остатки шампанского, постепенно, однако теряя здравость рассудка. где-то поблизости бродит опьянение, что весьма не к лицу, совсем не вяжется с образом вечно серьёзно _ занудливого уильяма. он усмехается мельком своим мыслями, смотря на пустое дно бокала. 

— мне кажется, сегодня я понял, что... недостаточно ценил тебя как друга, — признание по крайней мере, чистосердечное, разве что алкоголь добавляет смелости, мужества. разве что, не решается посмотреть в глаза.  — нет-нет, дело вовсе не в... — указывает рукой куда-то в сторону подиума, о котором все подавно забыли. ему так важно остаться правильно понятым. так важно донести глубинную суть, а не свести слова в очередную шутку.  — дело не в этом, — мотает головой, надеясь на то, что кейт понимает. дело не в платье и неожиданных открытиях. ведь так? — ты честная. а мне так не хватает честности, — особенно в отношениях с оливией?  — ты вытворяешь такие вещи ради благого дела, и это... это впечатляет. далеко не все способны на такое, — особенно оливия? уилл наконец-то смотрит на кейт, совсем без улыбки, задумчиво. — мне так повезло с тобой... 

уилл сокращает расстояние между ними, неожиданно оказываясь б л и ж е, совсем рядом. вдыхает незаметно аромат духов, кажется смешанный с запахом лака для волос. сладко. горько. зрительный контакт гипнотизирует, не иначе; невозможно оторваться, если смотреть в её глаза дольше трёх секунд. у него не осталось слова, только клокочущее в груди чувство; или сердце? неужто он не бессердечный? сантиметр за сантиметром и мир замедляется в движении; люди пляшут совсем уж медленно, музыка громкая уходит под толщу воды, разноцветные лучи прожекторов то и дело меняют цвет лиц и тел, даже глаз. сердце делает ритмичное тук-тук-тук. уилл сходит с ума. раз. ближе. два. ещё ближе. чувствует чужое дыхание. три. касается губами чужих губ невесомо, словно заведомо зная о том, что её руки оттолкнут. прикрывает глаза, а ресницы сильно трепещут. нет, вовсе нет, дело не в платье. дело в том, что новое открывается неожиданно. перед новым не устоять. 

ты сумасшедший 
или много выпил?

"Милый Григорий Александрович!
Нынче приснилось, я ходила в незнакомом месте... Я встретила прекрасного человека. Мы говорили обо всем на свете. И было радостно и легко, как никогда... Как никогда прежде. Но ничто не длится вечно, я проснулась и как будто потеряла что-то очень дорогое. Вдруг поняла - это были Вы, Григорий Александрович. Вы - тот прекрасный человек, не во сне мне Вас надобно искать, а наяву.
Сейчас Вы далеко, дерётесь с турками. Храбрость и удаль Ваши мне известны. Беречься и прятаться Вы не привыкли. Потому тревожусь за Вас безмерно. Приезжайте, далекий и желанный... Приезжайте! Прошу, умоляю! Люблю Вас чрезвычайно... Вот и призналась... Без Вас жизни нет. Верю, Вы не удивлены. Ведь не внезапно, Григорий Александрович. Долго зрела любовь.
Но теперь стою на краю... Полечу или разобьюсь?.. Теперь говорю: мое сердце - Ваше.
По воинскому званию я полковник Преображенского полка. Назначаю Вас подполковником и велю при мне состоять. Примите приказ без пререканий и немедленно выполняйте." (с) Екатерина

пока меня ты ждёшь
( не болей )
с неба-неба лей дождь

уилл, ты мне... очень нравишься.

голоса наперебой. один из них — ярче, громче, заполняет всю его душу. мягкий, убаюкивающий, словно нашёптывающий колыбельную, — его хочется слушать, слышать бесконечно. голос льётся и заливает, губы растягиваются в довольной улыбке; но постепенно его становится слишком много, слишком давящий, сильный напор. слишком громко, заставляет царство крепкого сна пошатнуться. он делается отчётливее, реальнее, вырывая из теплоты и каких-то иллюзорных картинок, которые хотелось смотреть и дальше. снова бесконечно. но ничего бесконечного не бывает, а особенно — сны. им отведено строгое время, а порой, они обрываются раньше положенного, чтобы уже никогда не вернуться. уилл не видел одинаковых снов и едва ли увидит вновь этот, где они отдыхали в летней, сочной траве под солнечными лучами, в окружении множества ромашек. чёрт знает, почему ромашки и разве бывают сны настолько нормальные? уилл открывает глаза в один миг, будто кто-то схватил за руку и уверенно потянул на себя, не дав оклематься // проснуться как полагается. 

— что... что-что? что случилось? — отрываясь от подушки, он совершенно ничего не понимает, но сердце колотится, значит что-то случилось. комната стоит в темноте, значит всё ещё ночь, а ночью будят только тогда, когда что-то случилось.  — тебе плохо? — понимает, что рядом с ним кейт, но никак не ловит себя в неловком положении. верно, ему следовало засыпать в своей комнате. в своей постели. только сейчас подобные мелочи не имеют значения. что-то случилось.  — что? — повторяется, разве что, пропуская нотки недовольства и недоумения, сонно морщась.  — ты разбудила меня, чтобы отправить в свою комнату? — и словно она явно не в себе, невольно протягивает руку, касается костяшками пальцев её лба и лишь убеждается в том, что действительно не в себе. действительно что-то случилось и ей плохо. избавиться от уилла — миссия невыполнимая, или требующая большего коварства. он чувствует тепло, его глаза раскрываются шире и окончательно рассеивается сонливость. в голове зажигается свет, а через несколько секунд — в комнате. уилл дёргает за верёвку, дабы вспыхнула лампа на прикроватной тумбе. ещё немного и поднимет панику точно на корабле, но разум оказывается сильнее.   

— да у тебя же жар! — вскрикивает он куда более недовольно, ужасаясь только одной мысли оставить её здесь сгорать в одиночестве.  — а если станет хуже? а если нужно звать доктора? — он подрывается с кровати, собираясь напрочь забыть о том, что заснул здесь. никакой неловкости им не придётся испытывать вероятно, благодаря медленным механизмам в его мозгу. окажись они более быстрыми, смазанными маслом, а не скрипящими, уилл вёл бы себя совсем иначе. а теперь его цель и смысл существования: облегчить участь кейт, всё ещё упавшей в озеро по его вине и неуклюжести. остановившись посреди комнаты, он пытается лихорадочно соображать, а после вылетает прочь, решая соображать на ходу. поднимать весь особняк на ноги не имеет никакого смысла, да и желания, ведь он способен справиться самостоятельно (ведь мама всегда справлялась в одиночку, разве что просила дворецкого съездить за лекарствами в аптеку); вызвать врача — пустяки, пусть и надеется, что не придётся. не хватало только вида белых халатов и возросшей ответственности за произошедшее. он справится. точно справится. 

возвращается уилл более собранным, серьёзным и несколько хмурым. губы поджаты будто бы сурово, и никакие улыбки кейт не способны разрушить его решимость; что же, ей впрямь стоило подождать до утра, чтобы избежать переполоха; однако, тогда переполох сместился бы на пару часов и только. поглядывает на неё через плечо, разбирая ящик со всяческими предметами и принадлежностями, которые как можно шустрее норовил собрать. всё должно быть под рукой. благо, ванная комната находится рядом, так как особняк поделен на этакие апартаменты, подобно дворцу. 

— когда закончу, почитаю тебе одну забавную книжицу, — произносит серьёзно _ хмуро, вне претензий на улыбки и шутливый тон. — и, если тебе захочется... как бы это сказать, освободить свой желудок от лишнего, не бойся, ладно? представь, что я сегодня — лечащий врач, — пожимает плечами, весьма уверенно разрывая пакетик с порошком и размешивая в стакане с тёплой водой. уилл терпеть не может порошки и на мгновенье на его лице отражается искреннее сочувствие. усаживается рядом с кейт на кровати и протягивает стакан.  — я не хочу рисковать, поэтому сначала опустим температуру. мама редко это делала, позволяла нам пострадать, зато иммунитет сильный. даже не думай, я — не мама, — категорично качает головой, дожидаясь пока стакан окажется в её руках.  — интересно, что же будет дальше... столкновение, падение в озеро, ты не боишься со мной дружить? — подскакивает с кровати, как только вопрос слетает с уст, будто ответ не очень хочется слышать. даже ему постепенно надоедает дружить; но сейчас не об этом. уилл, оставаясь серьёзным, устанавливает электрический чайник на полу, дабы не совершать постоянные набеги на кухню, до которой в общем-то и бежать далековато. у него здесь набор доктора: свежий имбирь, лимоны, апельсины, баночка мёда и малинового варенья, и конечно же, наборы травяных чаёв. разложив все принадлежности на шустро опустошённом журнальном столе, он перемещает кубики льда из контейнера на полотенце. 

— придётся потерпеть, — кинув взгляд на пустой стакан, одобрительно кивает головой и недолго думая, опускает холодное полотенце на её лоб. — до сих пор не могу поверить, что ты хотела от меня избавиться, — усаживается снова на кровать, на самый край рядом с кейт, чтобы удерживать полотенце на лбу. он ловит себя на том, что заботиться о ней — нравится. и если бы кто-то предложил ему поспать, сменить на посту, определённо получил бы отказ. уилл не хочет спать. не хочет уходить и видеть на своём месте кого-то другого. и дело вовсе не в том, что она больна, верно? а ведь ему снился сон. во сне кто-то признавался ему. в любви? в чувствах? в симпатии? уилл слышал во сне множество голосов, скандирующих его имя ^{(на самом деле к о ш м а р)}; и только один звучал по-особенному. слишком отвлечён, слишком воспалено сознание, чтобы догадаться, — это был вовсе не сон. редко реальность лучше сновидений и ему бы узнать, что чудо случилось. она впрямь, лучше. 

— как только жар начнёт спадать, нужно хорошенько закутаться. будет неприятно и холодно. а потом нужно будет поспать и не отправлять меня в свою комнату, — нахмуривает брови, вероятно собираясь до конца веков припоминать кейт её фразу. «тебе надо идти в свою комнату», — надо же было додуматься до такой нелепости.  — и тебе придётся много пить. очень много, — ставит рядом с кроватью стул, оставляя наконец в покое кейт и её лоб. 

— послушай, точно про тебя, — раскрывает вовремя попавшуюся под руки книгу, которая дожидалась в ящике его письменного стола. её страницы пахнут детством и крошкой миндального печенья.  — ты хочешь заболеть? — изумился малыш. конечно! все люди этого хотят. я хочу лежать в постели с высокой-превысокой температурой. ты придёшь узнать, как я себя чувствую, и я тебе скажу, что я самый тяжёлый больной в мире, — в конце концов, уилл растягивает губы в улыбке, поднимая взгляд на кейт, а следом — на часы настенные. разумеется, жар не спадёт за секунды, а ему нужно угомонить с е б я. если кейт хотела уберечь его, то уилл теперь отчаянно хочет её спасти.  — и ты меня спросишь, не хочу ли я чего-нибудь, и я тебе отвечу, что мне ничего не нужно. ничего, кроме огромного торта, нескольких коробок печенья, горы шоколада и большого-пребольшого куля конфет! — опускает книгу на колени, задумчиво глядя на кейт. — в детстве мама читала нам книги. эта была любимой у гарри, только никому не говори, — тычет пальцем в желтую от старости страницу и тихо смеётся. — ну что, нести огромный торт? нет-нет, никаких тортов, только варенье из лимонной цедры с мёдом и орехами. очень помогает. но это завтра, — и он снова утыкается носом в книгу, собираясь убивать время // своё немереное беспокойство с помощью чтения. читать у него впрямь выходит недурно, выразительно и даже со сменами интонации. ведь однажды, ему придётся произносить речи. однажды придётся стать тем, кем должно. а пока, он читает то любовные сонеты, то детские книги и пытается угомонить своё сердце. что же оно так неистово колотится? 

уилл успокаивается только когда термометр показывает тридцать семь градусов. первые лучи солнца пробиваются сквозь синеву и приходится задёрнуть плотные шторы, чтобы кейт как следует отоспалась. разумеется, он не отправится в свою комнату. он падает на край кровати и постепенно засыпает. ведь нужно быть наготове. вдруг, что-то случится снова? ведь немыслимо её оставить сейчас. всегда. в любое время. немыслимо. 

«знаешь, любовь не всегда проявляется как пламенная страсть. ты взрослеешь и должен об этом знать. любовь — это больше. если твою девушку тошнит, и ты рядом, значит ты её любишь», — говорила мама с весёлой улыбкой на губах. 

***

глубокий вдох — медленный выдох. выходные закончились. впереди — каникулы. глубокий вдох — медленный выдох. хочется ударом пустить трещину по собственному отражению, но ведь, больно будет. приглушённый свет мягкий, янтарный, от лампочек. на стенах фотографии знаменитостей, его любимая клаудия шиффер, листовки прошедших спектаклей, винтажные постеры когда-то прогремевших постановок на подмостках альберт-холла. разбросанный реквизит, костюмы, парики и запах пыли, — творческий кавардак, как выражаются актёры. уилл думает, что кавардак в их головах. на нём просторная, белая рубашка, кожаные брюки и длинные, чёрные сапоги, — прикид поэта-романтика шестнадцатого века или быть может, кота в сапогах. время пришло. сценарий написан, постер нарисован руками студентов, приглашения отправлены. они пережили множество репетиций и прогонов, иногда под наблюдением серьёзных художественных руководителей и даже одного театрального критика. словом, постановка недурная, даже отличная для тех, кто изучает другие предметы. студентам актёрского оставалось завидовать. талантливые люди талантливы во всём? определённо данная цитата описывает кейт. ведь она виновница. она несёт ответственность за уилла, который готов сбежать прямо сейчас и больше не вернуться. ему хочется выговориться сугубо по-дружески, быть может, спросить какого чёрта втянули в эту авантюру, но благоразумие холодное берёт шефство над эмоциями. это всего лишь волнение. нервы. успокойся. выдыхай. 

— ты как? в порядке? — слышится чей-то голос в стороне. 

— нет, не в порядке! — мгновенно откликается уилл, даже не удосужившись определить личность, заговорившую из темноты. постепенно вырисовывается отцовская фигура и он мрачнеет пуще прежнего. выслушивать лекции из нотаций уилл не готов, как и выступать перед публикой. — зачем пришёл? 

— просто... хотел сказать, твоя тётя тоже здесь. 

— надо же, кто ещё пришёл посмотреть на мой позор?   

напряжение почти осязаемо. чарльз узнаёт своего сына, но не узнаёт себя. когда-то ему доставляло удовольствие сидеть в гримёрке, повторяя строки из пьес, а после выплёскивать обжигающие нутро волнения наружу, прячась за масками разношёрстных персонажей. уилл другой. впрямь, другой. не похож на отца, не похож на мать; до боли напоминает его (чарльза) м а т ь, бабушку сына, женщину, которая была рождена для своей вечной роли. и эта роль не всегда ей нравилась. 

— я понимаю, ты волнуешься. она тоже. она волновалась перед каждой рождественской речью. выпивала целый стакан воды и улыбалась до того мужественно, что хотелось её спасти. потому что... человек проявляет мужество не тогда, когда расслаблен и ему хорошо. понимаешь, о чём я? 

уилл мгновенно понимает: речь о бабушке. бабушка неизменно оставалась примером, высшим образцом, на который следует равняться. разве что никто не сможет. никто не станет ею, никогда. это лишь жалкие попытки вписаться в картину; она никогда не пыталась, она была нарисована в этих декорациях, остальные — словно вырезаны из газетной бумаги и небрежно приклеены; однако, речь отца срабатывает, как тот и рассчитывал. никому, никогда не было легко в этой семье. что говорила кейт? просто повеселиться? 

— ладно, извини, не хотел грубить, — бормочет уилл, склоняя голову над столешницей, заваленной различной косметикой, кисточками и прочими предметами, похожими на орудия пыток (в его понимании). от слоя пудры на лице хочется чихать, ей-богу. 

— всё в порядке. пусть ты этого не признаёшь, у тебя талант. дар. представь, что читаешь книгу. к тому же тебя так любят... — на миг чарльз улыбается грустно, словно бы ему хотелось получить (в своё время) хотя бы каплю той любви, какой одаривают уилла. верно, ему простят любой промах. сочтут милым дурачком и продолжат выкрикивать имя, размахивая пёстрыми плакатами. таково наследие и пожалуй, наследственность. отмахиваясь от мыслей назойливых, он хлопает сына по плечу и вроде бы, собирается уходить.   

— пап, — уилл окликает, разворачиваясь в сторону отца и единственного источника яркого света (в зале светло в отличии от этой душной каморки), когда тяжёлый занавес отодвинут, — скажи, можно ли реальность перепутать со сном? когда... кажется, что сон, а на самом деле... с тобой кто-то разговаривает... — он запинается только потому, что дыхание перехватывает от одной мысли — правда, правда, правда. она сказала это. ему не приснилось. как только кейт выздоровела, уилл начал восстанавливать в подробностях тот вечер // ночь. голос оказался более реальным. да только, не бред ли сумасшедшего? трудно быть другом? он ей нравится? определённо бред. чарльз отпускает занавес, возвращая гримёрку в привычный полумрак. 

— это происходит часто. я слышал, некоторые студенты слушают записи лекций во сне, чтобы запомнить материал. когда мы спим, наш мозг продолжает принимать информацию. 

— да... конечно… ладно, позже поговорим, буду готовиться, — натягивает улыбку на лицо, а на душе только паршивее становится. значит, не приснилось? папа, конечно же понимающе улыбается и уходит, не забыв сообщить о том, что после спектакля им следует как можно быстрее отправиться в балморал. данное уточнение уилл благополучно упускает из внимания, слишком сосредоточенный на кавардаке в собственной голове. 

кейт призналась в любви? 
думать времени не остаётся. пора выходить на сцену. 

///

— но всё кончается счастливо. // — и как же? // — я не знаю, в том вся тайна!

тайна. загадка. иначе не объяснить магию сцены. следовало сделать шаг вперёд и волнения остались позади. сердечный ритм восстановился, как и его прежде сбитое дыхание. он помнил каждую фразу, каждое слово настолько хорошо, словно родился этим безумным поэтом-гением-романтиком уиллом шекспиром. столь легко отзываться, когда зовут «уилл». столь легко воспринимать её, как объект своей пылкой любви. ничего правильнее быть не может. зал тонет в темноте. существует только сцена, декорации, точно настоящий, другой мир, исключающий начало двадцать первого века и кнопочные телефоны (отвлекающие зрителей между прочим). лучи прожекторов и магия, магия, магия. бесконечная.   

— прощай, любовь моя. сто тысяч раз прощай.

они бросаются в объятья, потому что знают — в последний раз. это был конец не самый счастливый. последняя сцена, после которой занавес тяжёлый сомкнётся. пронесётся волна аплодисментов; но сейчас уилл обнимает крепко свою виолу (а быть может, свою кейт?), едва сдерживая слёзы, совершенно натурально наворачивающиеся. глаза щиплет. нос, естественно розовеет, даже румяной кистью касаться не пришлось. в этот миг, обнимая в последний раз свою любовь, уилл понимает: жизнь от постановки едва разнится. быть может, он обнимает её в последний раз. свою кейт. она призналась в чувствах и отчего-то, на сцене под ярким светом прожектора, как никогда отчетливо осознаёт, — это был вовсе не сон. сможет ли он остаться рядом? зная и дав ответа? никогда. понимает, что не сможет. разрывает крепкие объятья, обхватывает лицо её ладонями и смотрит в глаза, нашептывая слова прощания. того требует пьеса; и не только? сколько ещё поцелуев случится, прежде чем наступит ясность? сколько (не) ошибок они ещё будут совершать? в его голове сплошные вопросы роятся. а через секунду тишина. пустота. темнота. он закрывает глаза и целует её, как в последний раз. 

на этом история заканчивается. знаешь, кейт, что именно мне не нравится? слишком дурной конец, и тогда мне казалось, этот дурной конец — наша с тобой действительность. нам было словно предписано расстаться до того, как сошлись. этот спектакль оказался пророческим, не иначе. но рано или поздно мы поймём, что судьбу можно взять в свои руки. правда? 

так и не переодевшись, уилл носится по гримёрке в пугающей панике: где кейт? где она, чёрт возьми? все вокруг только пожимают плечами. зрители аплодировали стоя. актёры вышли на поклон. букеты цветов и подарки, — гримёрка теперь завалена благодарностями зрителей. кто-то делал фотографии на обычные фотоаппараты и просил сфотографироваться, расписаться на открытке. голова пошла кругом: адреналин бурлит в его горячей крови; то и дело перед глазами мелькают лица, лица, бесконечные лица; никто не знает где кейт, точно провалилась сквозь землю. со всеми исполнителями теперь хотят пообщаться и выразить восхищение. «ах, вы так красиво лежали друг на друге мёртвые!» — восторгалась едва ли знакомая зрительница преклонного возраста в сияющем вечернем платье. уилл дежурно улыбался. а теперь ищет кейт. суетливо бегает по коридорам, заглядывая во всевозможные комнаты и даже те, где переодеваются девочки из массовки. неловко вышло; что же он хочет сказать? уилл не знает, у него руки трясутся и мысли запутаны пуще прежнего. «ты до сих пор не переоделся?» — звучит голос издалека, а на самом деле, отец стоит рядом. надо же было ему появиться здесь, посреди молодёжной суматохи. кто-то уже откупоривает шампанское за успешное выступление. кажется, дерек — организатор ящика с десятком бутылок. в конце концов, уилл понимает, что нужно уходить. и никакого времени на прощание, как выясняется. его забирают прямиком в сценическом образе, обещая одежду непременно вернуть. мы должны были поговорить, должны были! — отчаянно бьётся последняя мысль, вскоре погаснувшая в темноте. уилл в салоне автомобиля уже ничего не будет чувствовать, помнить, знать. только смотреть тупым взглядом в окно. 

уже декабрь. через несколько дней рождество. время, когда себе он едва ли принадлежит. 

дурацкий конец.